Нет прохода

— Разве стала бы я передавать его вам, сэр, занимая такое положение, как сейчас, если бы он не был правдивым?

— Извините меня, — сказал виноторговец. — Вы должны иметь ко мне снисхождение. Я до сих пор еще не могу прийти в себя от этого ужасного открытия. Мы так нежно любили друг друга — я чувствовал так глубоко, что я ее сын. Она умерла, миссис Гольдстроо, на моих руках… Она умерла, благословляя меня так, как только могла бы сделать это родная мать. А теперь, после всех этих лет, мне говорят, что она не была моей матерью. О, я несчастный, несчастный! Я не знаю, что я говорю! — вскричал он, когда порыв самообладания, под влиянием которого он говорил минуту тому назад, начал ослабевать и исчез совершенно. — Но не об этом ужасном горе я хотел говорить… нет, о чем-то другом. Да, да! Вы поразили меня… вы оскорбили меня только что. Вы сказали, что постарались бы скрыть все это от меня, если бы могли. Не говорите так больше. Было бы преступлением скрывать это. Вы думали, что так будет лучше, я знаю. Я не желаю огорчать вас… вы добрая женщина. Но вы забываете о том, в какое положение это меня ставит. Она оставила мне все, чем я владею, в твердой уверенности в том, что я ее сын. Я — не ее сын. Я занял место, я неумышленно завладел наследством другого. Его необходимо найти. Как могу я знать, что он в эту самую минуту не терпит нужды, не сидит без куска хлеба? Его необходимо найти! Моя единственная надежда выдержать удар, который обрушился на меня, покоится на том, чтобы сделать что-нибудь такое, что она могла бы одобрить. Вы должны знать, миссис Гольдстроо, больше того, что вы уже мне рассказали. Кто была та иностранка, которая усыновила ребенка? Вы должны были слышать имя этой дамы?

— Я никогда не слыхала его, сэр. Я никогда не видала ее и не слышала о ней с тех самых пор.

— Разве она ничего не говорила, когда увозила ребенка? Постарайтесь вспомнить. Она должна была сказать что-нибудь.

— Я могу вспомнить, сэр, только одно. Тот год стояла отчаянно скверная погода, и много ребят болело от этого. Когда дама увозила ребенка, то она сказала мне, со смехом: «Не тревожьтесь об его здоровье! Он вырастет в лучшем климате, чем здешний… Я собираюсь везти его в Швейцарию».

— В Швейцарию? В какую часть Швейцарии?

— Она не сказала этого, сэр.

— Только это ничтожное указание! — воскликнул м-р Уайльдинг. — И четверть века прошло с тех пор, как ребенок был увезен! Что же мне делать?

— Смею надеяться, что вы не обидитесь на меня за мою смелость, сэр, — сказала миссис Гольдстроо, — но отчего вы так печалитесь о том, что произошло? Может быть, его уже нет больше в живых, почем вы знаете? А если он жив, то совершенно невероятно, чтобы он мог терпеть какую-нибудь нужду. Дама, которая его усыновила, была настоящей и прирожденной леди — это было сразу видно. И она должна была представить начальству Воспитательного Дома удовлетворительные доказательства того, что она может обеспечить ребенка, иначе ей никогда не позволили бы увезти его с собой. Если бы я была на вашем месте, сэр — пожалуйста, извините меня, что я так говорю, — то я стала бы утешать себя, вспоминая всегда о том что я любила эту бедную даму, портрет которой вы повесили тут — искренно любила ее, как родную мать, и что она в свою очередь искренно любила меня, как родного сына. Все, что она дала вам, она дала ради этой любви. Эта любовь никогда не уменьшалась, пока она жила, и, я уверена, вы не разлюбите этой дамы до конца своей жизни. Разве же для вас может быть какое-нибудь лучшее право, сэр, чтобы сохранить за собой все то, что вы получили?

Непоколебимая честность мистера Уайльдинга сразу указала ему на тот ложный вывод, который делала его экономка, стоя на подобной точке зрения.

— Вы не понимаете меня, — возразил он. — Вот потому-то, что я любил ее, я и чувствую обязанность, священную обязанность — поступить справедливо по отношению к ее сыну. Если он жив, то я должен найти его, столько же ради себя самого, сколько и ради него. Я не вынесу этого ужасного испытания, если не займусь — не займусь деятельно и непрестанно — тем, что подсказывает мне сделать, во что бы то ни стало, моя совесть. Я должен переговорить со своим поверенным; я должен просить его приняться за дело раньше, чем пойду сегодня спать. — Он подошел к переговорной трубе в стене комнаты и сказал несколько слов в нижнюю контору.

— Оставьте меня пока, миссис Гольдстроо, — снова начал он, — я немного успокоюсь, я буду более способен беседовать с вами сегодня несколько позднее. Нами дела пойдут хорошо… я надеюсь, наши дела с вами пойдут хорошо… несмотря на все происшедшее. Это не ваша вина; я знаю, что это не ваша вина. Ну, вот. Дайте вашу руку, и… и устраивайте все в доме, как можно лучше… я не могу говорить теперь об этом.

Дверь отворилась в то время, как миссис Гольдстроо подходила к ней, и появился м-р Джэрвис.

— Пошлите за мистером Бинтрем, — сказал виноторговец. — Скажите, что мне необходимо его видеть сию минуту.