Нет прохода

Так как это положение физиогномики было совершено новым для Уайльдинга, то он сперва был в нерешительности, принимать ли его ему или нет, но задав себе вопрос, хорошо ли молчит м-с Гольдстроо и вспомнив, что ее лицо во время молчания положительно вызывает доверие, он так обрадовался, как радуются люди, которые большей частью верят в то, во что они хотят верить.

Его здоровье и душевное настроение восстановлялись очень медленно, поэтому его компаньон напомнил ему в качестве других средств поправления здоровья — а, быть может, также он имел некоторые виды на Обенрейцера — о тех его музыкальных планах, которые находились в связи с новым планом его домоустройства, о намерении составить класс пения в доме и хор в соседней церкви. Класс был быстро сорганизован, а так как двое или трое из служащих уже имели некоторые музыкальные познания и пели довольно сносно, то вскоре за ним последовал и хор. Последний был руководим и обучаем преимущественно самим Уайльдингом, который возымел надежду обратить своих подчиненных в настоящих воспитанников приюта, принимая во внимание их способности к пению духовных хоров.

Так как Обенрейцеры были искусными музыкантами, то легко осуществилось, что они были приглашены присоединиться к этим музыкальным собраниям. Опекун и находящаяся под опекой согласились, или, вернее, опекун дал свое согласие за обоих, неизбежным последствием чего было превращение жизни Вендэля в жизнь, полную рабства и очарования. Не ее ли голос раздавался по воскресеньям в старой и закоптелой церкви Св. Христофора, когда собирались возлюбленные братья во Христе (их сходилось самое большее двадцать пять человек), и словно освещал самые темные уголки, приводя в трепет стены и колонны, как будто бы они составляли одно целое с его сердцем! И в это время мадам Дор, сидевшая в углу высокой скамьи, повернувшись спиной ко всему и ко всем, не могла не показаться в некоторые моменты службы знатоком церковных обрядов, подобно тому человеку, которому доктор порекомендовал выпивать раз в месяц и который напивался ежедневно, чтобы не пропустить этого раза.

Но даже и эти райские воскресенья стушевывались по средам перед теми концертами, которые устраивались для патриархального семейства. На этих концертах она садилась за пианино и пела им на своем родном языке песни своей родной страны, песни, призывавшие Вендэля с горных вершин: «Поднимись над суетными земными равнинами; удались подальше от толпы; следуй за мной, поднимающейся все выше, выше, выше и тающей в лазурной дали; поднимись к моей самой высочайшей вершине и полюби меня там!» И пока не оканчивалась мелодия, хорошенький корсаж и вышитые чулки и башмачки с серебряной пряжкой, так же, как и высокий лоб, и серые глаза, напоминали настоящую серну.

Но даже на самого Вендэля ее песни не производили более сильного и чарующего впечатления, чем на Джоэ Лэдля, хотя это выходило довольно своеобразно. Решительно отказываясь смущать гармонию, приняв какое бы то ни было участие в служении ей и выказывая величайшее презрение к гаммам и вообще к другим подобным же основным музыкальным упражнениям — которые, действительно, редко прельщают простых слушателей — Джоэ сперва принимал все предприятие за неудачную шутку и всех исполнителей считал компанией воющих дервишей. Но, усмотрев однажды следы ненарушаемой гармонии в одной части хора, он подал своим двум помощникам по надзору за погребами слабую надежду, что с течением времени придет кое к чему. Один антифон Генделя привел к дальнейшему поощрению с его стороны, хотя он и заметил, что такой великий музыкант должен был пробыть подольше в каком-нибудь из их иностранных погребов, чтобы выходить и повторять по стольку раз одну и ту же его вещь, на которую, как вы там ни смотрите, а он будет все же смотреть по своему. В третий раз публичное появление м-ра Джэрвиса с флейтой и какого-то чудного субъекта со скрипкой и исполнение ими обоими дуэта так поразили его, что он, повинуясь исключительно своему собственному побуждению и воле, вдохновился словами «Анн Кор!», которые он повторял, произнося их так, как будто фамильярно взывал к какой-то даме, отличившейся в оркестре. Но это было его последним одобрением заслуг сотоварищей, так как за этим инструментальным дуэтом, исполненным в первую же среду, немедленно последовало пение Маргариты Обенрейцер, во время которого он сидел разинув рот и вне себя от восторга, пока она не кончила. Тут он поднялся со своего места с большой торжественностью и, предпослав своей речи предисловие в виде поклона, обращенного, главным образом, к м-ру Уайльдингу, выразил свое чувство полнейшего удовлетворения такими словами: «После этого вы все можете идти спать!» И впоследствии он всегда отказывался воздать должное музыкальным дарованиям общества в каких-нибудь других выражениях.