Нет прохода

— Путники, — окликнул их дружелюбный голос из дверей, когда они уже готовились к походу, с ранцами на спине и альпенштоками в руках, как накануне, — помните, что на опасном пути, предстоящем вам, есть пять убежищ, расположенных близко друг от друга; на дороге стоит деревянный крест, а за ним следующий Странноприимный дом. Не сбейтесь с пути. Если начнется «tourmente» (вьюга), то немедленно спасайтесь в убежище!

— Таково уж ремесло этих бедных парней! — сказал Обенрейцер своему другу и презрительно махнул рукой назад но направлению голоса. — Как они льнут к своим заработкам! Вы, англичане, говорите, что мы, швейцарцы, жадны к наживе. Право, это похоже на правду!

Они разложили по своим двум ранцам те припасы, которыми могли запастись в это утро; эта предосторожность казалась им не лишней. Обенрейцер понес вино, как свою долю ноши; Вендэль — хлеб, мясо, сыр и фляжку с водкой.

Они уже несколько времени с трудом подвигались вперед все выше и выше по снегу, который доходил им теперь до колен на дороге и был неизвестно какой глубины по сторонам ее — и еще прокладывали себе путь, с большим трудом поднимаясь все вперед и выше, через наиболее страшную часть этой ужасной пустыни, когда начал идти снег. Сначала закружились медленно и спокойно всего только несколько хлопьев снега. Но спустя немного времени, снег стал идти гораздо сильнее и внезапно начал крутиться спиралями без всякой видимой причины. Сейчас же вслед за этой переменой на наших путешественников налетел с ревом порыв ледяного ветра. Теперь все звуки и силы, связанные до этих пор, сразу получили свободу.

Одна из тех мрачных галерей, через которые проведена дорога в этом опасном месте — пещера, расширенная сводами страшной мощности, — была неподалеку. Едва они с трудом пробились к ней, как буря забушевала со всею яростью. Завывание ветра, шум бегущей воды, грохотанье падающих вниз масс снега и осколков скал, страшные голоса, которые, казалось, внезапно стали раздаваться не только из глотки этого ущелья, но из всех ущелий целого чудовищного горного хребта, тьма, словно ночью, яростное кружение снежных хлопьев, которые дробились и превращались в пену, ослеплявшую их, безумие всех стихий, ненасытно жаждущих разрушения, мгновенный переход от бешеной ярости к неестественному спокойствию и от вихря потрясающих душу звуков к полной тишине, — все это могло заставить оледенеть кровь людей, находящихся на краю глубокой пропасти, хотя свирепый ветер и без того леденил кровь, став буквально плотным от льдинок и снега.

Обенрейцер, безостановочно расхаживавший взад и вперед по галерее, сделал знак Вендэлю помочь ему отстегнуть пряжки своего ранца. Они могли видеть друг друга, но один не мог слышать слов другого. Вендэль повиновался, и Обенрейцер достал бутылку вина и, налив немного, предложил Вендэлю выпить его, а не водки, чтобы согреться. Вендэль снова повиновался, Обенрейцер, по-видимому, выпил тоже после него, а затем оба они стали расхаживать взад и вперед бок о бок; оба хорошо впали, что отдых или сон равносилен смерти.

Снег стал медленно засыпать галерею у верхнего ее конца, через который они должны были выходить из нее, если им вообще суждено было выйти, так как еще большие опасности предстояли им на пути, чем раньше. Скоро снег начал заваливать своды пещеры. Час спустя, снег лежал уже на такой высоте, что в галерее стало вдвое меньше снова появившегося дневного света. Но теперь снег крепко замерзал по мере своего падения и поэтому можно было пролезть через него или по нему.

Ярость горной бури постепенно уступила свое место снегу, который неизменно падал и падал. Временами ветер еще бушевал, но лишь порывами, и когда он затихал, снег падал тяжелыми хлопьями.

Они пробыли, вероятно, часа два в своей ужасной темнице, когда Обенрейцер, то прокапываясь сквозь снежную стену, то ползя по ней, опустив вниз голову и касаясь спиной свода, проложил себе дорогу из галереи. Вендэль непосредственно следовал за ним, но следовал без всякого ясного понимания или соображения. Базельская летаргия снова охватила его и овладела его чувствами.

Как далеко следовал он за Обенрейцером, выйдя из галереи или с какими препятствиями пришлось ему еще бороться, он не знал. Он очнулся от сознания того, что Обенрейцер бросился на него и что они стали отчаянно бороться в снегу. Он очнулся, вспомнив, что было на поясе у его противника. Он ощупал это, вытащил, ударил им, снова стал бороться, еще раз ударил, сбросил противника с себя и очутился лицом к лицу с ним.

— Я обещал быть вашим проводником до конца вашего пути, — сказал Обенрейцер, — и я сдержал свое обещание. Путь вашей жизни оканчивается здесь. Ничто не может продлить его. Вы спите стоя!

— Ты негодяй! Что ты сделал со мной?

— Ты дурак. Я подмешал тебе снотворного. Ты дважды дурак, потому что я уже раз подсыпал тебе его перед нашим путешествием, чтобы испытать тебя. Ты трижды дурак, так как я вор и подделыватель и через несколько мгновений возьму с твоего бесчувственного тела доказательства того, что я вор и мошенник.