Нет прощения!

Он протянул мне сигарету. Я закурил. Я хотел спросить, что он задумал, но боялся сказать что- нибудь не то. Мы курили молча. К концу сигареты я от холода не чувствовал собственных ног, зубы выбивали дробь.

— Что это с тобой? — поинтересовался он, заметив мое состояние.

— Мне холодно, — пожаловался я.

— Это так важно для тебя? — удивился Лаки. — Ладно. Пошли.

Мы вернулись к расчистке и работали до вечера, пока окончательно не стемнело. Потом нас погнали назад, сначала — в столовую, где накормили помоями, а потом — обратно в блок. Там я наконец-то упал на свою полку и накрылся одеялом с головой, чтобы никто не увидел моих слез.

Так прошло несколько дней. Я провонял помойкой настолько, что этот запах стал обычным для меня. Я даже научился есть то, чем нас кормили. Я верил, что Лаки придумает, как нам выбраться отсюда, но прошлой ночью ко мне опять пришел Добрый Герой, и я понял, что действительно начинаю сходить с ума. Может, Лаки что-то и придумает, но как бы не оказалось слишком поздно.

Все разрешилось само собой, как всегда. В один из дней мы отошли к фундаменту перекурить, и ветер неожиданно донес до нас запах гари. Мы посмотрели друг на друга, обошли фундамент и увидели чадящий костер. И сгорбленную фигуру в сером ватнике, греющую над огнем руки.

Вернее, не руки, а то, что от них осталось. Не знаю, как этот парень держал лопату, воткнутую рядом с костром. Мы подошли поближе. Мягкие сумерки скрадывали километры слежавшегося мусора, равнина снова стала равниной, заметенной снегом. И не более того. Костер почти не давал тепла, мы буквально влезли в него, и тут существо в ватнике подняло голову. Лаки пару секунд напряженно вглядывался в его черты, потом вскрикнул, как от боли и отшатнулся. Его реакция ввергла меня в шок — обычно Страйк оставался бесстрастным, что бы ни происходило. Я присмотрелся к существу более внимательно.

— Мэлрик? — выдохнул Лаки, встряхивая его за плечи. — Мэлрик! О, нет…

Он взял его изуродованные кисти и сжал их. Существо под названием Мэлрик глядело на него откуда-то из черных провалов глазниц. Страйка начинало трясти. Он беспомощно взглянул на меня, в его глазах стояли слезы.

— Это Мэлрик, — хрипло сказал он. — Лучший гитарист из всех, кого я знал. Он играл лучше всех. Даже лучше Экстры. Смотри, они стерли его музыку и его самого…

Он прижался лбом к голове Мэлрика и что-то тихо заговорил. Я огляделся. Только охранников нам сейчас и не хватало! Лаки постоянно твердил мне про конспирацию, но сам при этом вел себя, как хотел!..

— Подойди, — попросил меня Лаки. Я уселся напротив них, вглядываясь в лицо Мэлрика, но увидел лишь пустоту.

— Он был когда-то эмпи. — Лаки обнимал его за плечи, и Мэлрик непонимающе глядел то на него, то на меня. — Он был совершенно безумен, иначе не скажешь. Он играл так, что переворачивал залы. Мэл, ты смог бы сыграть для меня? Мэл? Это я, Лаки Страйк! Ты помнишь меня? Помнишь Экстру, «Нет Прощения!», Эрлига, Найка? Мэл!..

«Что он такое говорит?» — не понимал я. Лицо Мэлрика пришло в движение, по нему пробежали эмоции, как рябь по поверхности воды. Я ощутил, как эфир слегка вздрогнул, расходясь волнами.

Мэлрик закрыл глаза. Взял невидимую гитару, подкрутил колки и прошелся по струнам.

— Лаки, зачем… — прошептал я, желая спросить, зачем он издевается над этим парнем, но он посмотрел на меня с такой яростью, что слова застряли у меня в горле.

— Играй! — сказал ему Лаки. — Сделай их всех!

Мэлрик тяжело вздохнул, расправляя плечи. Встряхнул гривой волос, которая была у него когда-то давно, в другой жизни, и где-то зазвенела струна, глубоко внутри моего восприятия. Я замер. Я не слышал звуков, этого и не могло быть, но музыка играла у меня в голове, все громче и громче. А потом я увидел мир глазами Мэлрика.

Я стоял на сцене, закручивая поле и обрушивая его на беснующийся зал. Ко мне тянулись нити предельных эмоций, я вбирал их в себя и отправлял обратно, я чувствовал водоворот бушующей страсти и управлял им по своему желанию, подводя толпу к предельной точке, за которой обычно следуют массовые драки и ночные погромы. Я был творцом, темным богом безумия, и я играл на этом безумии, как на гитаре. Но иначе я не мог.

И одновременно я находился там, в зале, окутанный взорвавшимся полем.

Мусорная равнина, постоянная угроза расправы, неопределенность унылого будущего — все перестало существовать для меня, пока я слушал его, этого демона в ореоле разметанных длинных волос, пока я глядел в его светящиеся глаза — там, на концерте, который ему так и не удалось забыть. А когда я заставил себя отползти от костра, спасая остатки разума, и снова поглядел на Мэлрика, Мэлрика больше не было. Сумерки сгустились, тени огня скользили по лицу Доброго Героя, который, улыбаясь, глядел на меня.