НЕТ ЦАРЯ У ТАРАКАНОВ

– Проклятье, Бисмарк, ответь мне! – заорал я.

– Неотложные дела, малыш? – Его голос был тих и слаб.

– Никогда больше так не делай!

Пусть дремлет. Холодильник сегодня щелкал нестерпимо громко. К полудню я уже не мог это выносить.

– Эй, Бисмарк, помнишь, как я поднимался по стене, когда Айра совокуплялся? Он так озверел – я думал, умрет прямо верхом. Бисмарк?

– Конечно.

– А помнишь, как я включил детектор дыма, когда Руфь сидела в ванной? Здорово было, правда? Бисмарк!

– Зачем ты спрашиваешь?

– Вспоминаю.

– Я устал.

Я оставил его в покое. Я обрадовался, когда появились Айра и Руфь, и наполнили Мотель ароматами солонины и капусты. Их шаги и голоса сбили наконец сводящий с ума ритм компрессора.

– Здорово, что не придется за ними доедать, – сказал я.

Бисмарк не ответил. Я так испугался, что не стал повторять. Утром я его не разбудил. Это было невозможно.

Я погладил его усиком по спине.

– Мизинец, – прошептал я, – ты мерзавец. Сначала ты меня впускаешь, чтобы не сидеть тут одному, а теперь бросаешь. Где твоя вежливость? Что мне теперь делать? Смотреть, как ты гниешь?

Компрессор все гудел.

Через некоторое время я услышал в кухне шаги Блаттелла. Мозг бешено заработал. А если они подойдут? Предупредить их, обрекая себя на мучительную смерть в этом гниющем музее восковых фигур? Или пусть меня развлекают, как я последние дни развлекал Бисмарка? Я страстно спорил сам с собой.

Шаги приближались. Сердце колотилось. Я знал, что сейчас заговорю – хотя по сей день не знаю, что собирался сказать – предупредить или позвать, – и тут раздался голос.

Это была чешуйница.

– Не подходи. Это Тараканий Мотель. Ее друг сказал:

– Ты знаешь, на эту штуку даже тараканы не покупаются. Похоже, на нее уже все плюнули.

То была ужасная ночь. Я клевал носом, и мне тут же мерещилось, будто кто-то шевелится. Я пялился в ночь, высматривая признаки жизни. Я уставал, разглядывая девять трупов, но в полусне мне чудилось движение, и все начиналось заною.

Сон одолел меня. Это было наказание.

Во сне все тела ожили. Перед каждым появилась лестница, все они вели на крышу Мотеля. Я один остался без лестницы. Они легко освободили ноги из клея и начали уходить. Я умолял их взять меня с собой.

– Кто-то должен присмотреть за Мотелем, – ответил Бисмарк.

К черту Мотель. Я рванулся за ними. Но только сильнее прилип.

– Скажите, как вы освободились! – закричал я.

– Верой! – ответил другой голос. Перед Мотелем стоял Исход. – Я отведу тебя в страну молока и меда. Ты веришь мне?

– Да, да, веди меня, – сказал я. Он поднял передние лапы и произнес заклинание. Клей покрылся рябью и откатился к стенкам. Мои ноги свободны. Поразительно. Исход поманил меня к себе через порог. Но едва я приблизился, он закричал:

– Лжец! Безбожник!

Он воздел лапы, и липкие края сошлись снова, сомкнулись надо мной, окутав меня, сковав сотнями наручников.

Я проснулся в ужасе и поклялся больше не засыпать.

Теперь я и у себя на спине заметил серые пятнышки. Так скоро? Я не чувствовал, что умираю. Я даже не устал. Но с другой стороны, я же видел – смерть не сообщает о своем приходе грохотом канонады и лязгом цимбал.

Глаза Бисмарка уже разлагались, разглаживались, отчего он казался суровым и непреклонным, будто смерть – не последний сон, но последняя битва. Я понимал, что это гниение, не эмоция, но слишком трудно не замечать выражение на лице, которому я так долго доверял.

– Почему я стремлюсь выжить, Мизинец, хотя совсем не хочу жить? Мы говорили, что мы – единственные животные, свободные от генетических предрассудков, что мы одни живем настоящей жизнью. Ты – может быть. Я так не могу. Ты понял, когда нужно сдаться. А я – узник инстинкта выживания.

Я смотрел на свой мирок новыми глазами. Передо мной – громадный шмат свежей падали. Не более того. Человечье филе или жаркое из крысы? Понятия не имею. Плевать. Я разглядывал его, а мои слюнные железы сговорились меня обмануть и уже выбирали место для первого укуса. Я нечаянно взглянул ему в лицо. Еда исчезла, передо мной снова Бисмарк.

Я собрал все свое мужество и уставился на его задние ноги – подальше от всепонимающих глаз. Я наклонился и открыл пасть. Сердце билось так сильно, что усы вычерчивали восьмерки. Я сделал выпад и вцепился ему в бедро.

Хитин треснул между жвалами. Я его выплюнул. Не могу.

Давай, Псалтирь. Послушай, как урчит холодильник, – твое время истекает. Мы всего лишь мясо, только он падаль, а ты еще жив.

Повторяя это, я снова придвинулся к нему. Откусил кусочек. Подавил рвотный позыв и проглотил. Не задумываясь, отгрыз еще кусок, за ним еще один и еще. Я прикончил бедро, затем доел ногу, предусмотрительно затормозив над клеем. Я куснул еще раз, нога разломилась пополам, и тело повалилось ко мне. Я не мог остановиться, пустота в пасти казалась невыносимой. Я перегнулся через труп и съел второе бедро. Церки хватило на один укус. Теперь это была падаль, свежая мертвечина, прохладная, благоухающая и нежная от краткого старения.