IСолнце еще не угасло, когда до Видарбы достигнулЦарь Ритуперн. Немедля о госте нежданном царь БимаБыл извещен, и, им приглашенный, в сиянье вечернемВъехал в Видарбу владыка Айоды. Как гром отзывалсяСтук колесницы его с осьми сторон небосклона.Налев стук и Налев скок почуяли тотчасНалевы кони (которых, еще до изгнанья царева,К Биме с детьми сама Дамаянти прислала);Радостным ржаньем, как будто при Нале, они отвечалиДружно на звук, им знакомый; и, вслушавшись в звук сей, подобныйГулу глубокому грома, сама Дамаянти смутилась;Что-то родное, бывалое, Налево в вещее сердцеВдруг проникло, так и жена и кони узналиРазом Наля по стуку его колесницы. И в стойлахЦарских слоны и на кровле дворцовой павлины, расширивРадугой пышной хвосты, при этом неслыханном стукеВдруг встрепенулись; подняли хобот слоны; закричали,Вытянув шею, в радостном страхе павлины, как будтоЧуя грозы, обещающей дождь, приближенье. И с райскимТрепетом, вся обращенная в слух, про себя ДамаянтиТак говорила: «Мне этот стук колесницы и этотТопот, тревожащий небо и землю, насквозь проникаютДушу. Это Наль, мой владыка, Наль, мой желанный!Если его я нынче ж лицом к лицу не увижу,Если нынче же в сладких объятиях Наля не буду,Если это не он, столь чудно гремящий, не светлыйНаль, мой царь, мой спаситель; если меня обманулоСердце, то более жить мне не должно; и в жаркое лоноПламени брошусь, чтоб кончить тоску одинокия жизни.О! теперь позабыто все прошлое: жизнь обновилась;Страх одиночества, стыд нищеты, бесприютность, разлукиТяжкая боль — из сердца изглажено все; я не помнюСлова обидного, взгляда сурового; помню одно лишьСчастье святое любви, лишь его, избранного сердцем,Радость души, благородного, кроткого, сильного волей,Тихого нравом, разумом мудрого, сердцем младенца,Наля, мою надежду, спасение, жизнь. НепрестанноДумать о нем и о прошлых днях неразлучности сладкой,Голосе, нежных речах и, всею душой погружаясьВ думу любви, быть розно с ним, несказанно любимым,—Вот страданье, которому имени нет». <…>