Нет у меня другой печали

Гиппенрейтер… Гиппенрейтер… Неужели тот самый? Это было несколько лет назад — пять, шесть или все десять? Не помню, на страницах какого журнала я впервые наткнулся на его снимки, но в памяти отлично сохранились и токующие глухари — лесные отшельники, которых, по-моему, до него еще никто не фотографировал во время свадебной песни. А среди удивительных фотографий была небольшая заметка. Гиппенрейтер с болью писал о трагедии леса — выловленных силками глухарях, мертвом токовище, на котором эти лесные красавцы испокон веков каждую весну устраивали свадебные игрища… Помню, мне тогда захотелось написать письмо автору этих снимков и заметки. Потом я снова и снова встречал его работы на страницах разных журналов, и каждая такая встреча была для меня настоящим праздником.

— Да. Тот самый, — ответил человек с седеющей головой.

Потом мы уплетали холодную сладкую рисовую кашу, чаевничали допоздна. Изредка кто-нибудь выходил наружу и возвращался с невеселыми вестями: погода все ухудшается, ветер из долины, похоже, предвещает пургу. Но больше всего меня тревожат разговоры вулканологов и Гиппенрейтера о странных явлениях в лаве, которая ворочалась в нескольких десятках метров от нашей палатки. Они заметили, что лава приближается к нам. Исподволь, понемногу, но тем не менее ползет к нашей палатке. Вулканологи обсуждали, что предпринять, в какое место переносить палатку, если наступит критический момент, пытались рассчитать скорость движения лавы. Признаться, от этих разговоров мне стало не по себе. Я тоже время от времени выбирался из палатки и подолгу смотрел на лаву. Теперь она была похожа на огненную реку или гигантское факельное шествие. Багровые огни искрились, двигались, гасли и снова вспыхивали, еще более яркие, а звуки невозможно передать — лава копошилась, шуршала, скрипела, вздыхала, барабанила, словно каменный дождь. Напротив палатки лавовый поток был выше десяти метров. Там, на валу, ни на минуту не затихало движение. Огромные перегоревшие глыбы постепенно косились набок, потом отрывались, соскальзывали, съезжали вниз, волоча за собой массу мелких камней и крошки. На месте оторвавшейся глыбы горела пурпуром раскаленная масса, и куски ее, величиной с ведро, также сползали вниз. Казалось, она состоит не из камня, а из какого-то тягучего, липкого вещества. Можно было часами не отрываясь глядеть на этот своеобразный калейдоскоп. А где-то в вышине грохотало, гремело, глухо кашлял вулкан, и все небо озаряли кровавые отблески. В более ясную погоду отсюда была бы отлично видна вершина кратера и взлетающие в небо раскаленные камни. Но из долины дул резкий ветер, мело, и виднелось только великое кровавое зарево.

Легли поздно. И хотя я чертовски устал, заснуть не мог. Особенно беспокоило меня, что и остальные не спали. Я слышал, как в темноте Вадим Гиппенрейтер спросил:

— Алеша, можно заранее предугадать, когда прорвется новый кратер?

Алеша Пронин, научный сотрудник Института вулканологии, ответил не сразу.

— Невозможно, — видимо поразмыслив, сказал он. — Пока что невозможно. Вулканология — слишком молодая наука.

Потом мы молча лежали в темноте, прислушиваясь к каждому звуку за стенами палатки, погруженные в свои мысли. Наверно, думали все об одном и том же: какую неожиданность может преподнести вулкан. Тем более что теперь он вел себя довольно странно: взрывы и грохот стихли, и доносилось только сильное шипение, свист, как будто над нашими головами пролетала бесконечная вереница реактивных самолетов. Я вслушивался затаив дыхание. Казалось, никто из нас не дышит. В темноте раздался голос Алеши Пронина:

— Что-то он странно начал себя вести.

Это про вулкан. Вулканологи всегда говорят о нем, как о живом существе.

— И что же из этого следует? — спросил Гиппенрейтер.

— Может, извержение прекратится, и лава перестанет ползти, — предположил Валерий Дрознин, но Алеша думал иначе.

— Наверно, забило кратер, — оказал он и тут же выдвинул новую гипотезу, которая зловещим призраком повисла над тесной, погруженной во тьму палаткой: — Либо откроется другой кратер. Паразитический. Так или иначе, завтра надо встать пораньше, еще до рассвета. Спите.

Легко сказать — спите. Какой тут, черт возьми, может быть сон? Я лежу с открытыми глазами, смотрю в черную, кромешную тьму и напряженно прислушиваюсь к каждому звуку. Страшная мысль, явившаяся днем, не дает заснуть, а тут еще эти разговоры, которые как бы подтверждают опасение, что в любой момент под ногами может открыться новый кратер. На душе паршиво, я невольно вздрагиваю при каждом звуке. Что-то барабанит по крыше палатки, иногда кажется, будто там носятся полчища испуганных мышей, а иногда будто пригоршни гороха сыплются сверху. Снаружи мороз, ни о каком дожде не может быть и речи, но все-таки я спрашиваю:

— Неужели дождь?

Спрашиваю, чтобы узнать, откуда эти странные звуки, что они сулят — дурное или доброе, а кроме того, хочется выяснить, спят ли остальные, — может быть, я один терзаюсь страхами?

— Вулканический пепел, — сонным голосом говорит Алеша.