Нет звёзд за терниями (СИ)

Гундольф обнимал Кори за плечи и шёл между нею и Рафаэлем, но ревновать ему, конечно, и в голову бы не пришло. Держит её, как всегда, точно боится, что отпустит — и она побежит топиться.

— Как там Золотая? — спросил между делом.

— Ничего, справляется неплохо. С рукой только беда, от помощи отказывается. Я к ней со всей душой, предлагаю бронзу, сталь, образцы для пробы смастерил — слёзы льёт, и всё тут. Перчатки носит.

— А ты, знаешь, пальцы золотом покрой, камнями цветными. Узоры сделай, как на её перстнях были.

— А это мысль, — обрадовался Рафаэль.

Кори вспомнила, как Гундольф однажды рассказал про даму с искусственным пальцем, изукрашенным щедро. Просто водил знакомство, или эта женщина была одной из тех, с кем он проводил ночи? Не спросить. А госпожой почему интересуется? Если верить словам Эриха, Гундольфу нравятся такие, как госпожа…

— Это же Кори! Эй, Кори, о чём задумалась? — спросили рядом.

Чужаки окружили её с шутками и смехом, даже заставили улыбнуться, когда она слушала о городе.

— Бамбер теперь воду развозит, похудел в два раза.

— В три! Щёки до плеч висят…

— Это что! Тут такое дело было. Статую на площади мыли, мыли, не отмыли, решили зря воду не изводить, а краску взять. Доверили парнишке одному, а он на складе пояснить не смог, что за краска ему нужна и для чего. Блеял что-то невнятное, ему и дали не белую, а какой на складе больше. А он, представь, и возразить не осмелился.

— Не такая это и любопытная история, — сказал Хенрик недовольно.

— Ты вообрази, и ведь он понял уже, что всё пошло не так, но пришёл на площадь и начал красить, такой молодец. По счастью, вовремя заметили, особой беды не вышло. Замазали сверху белым.

— Ну вот, замазали, и не о чем говорить.

— Нет, нет, ты послушай, а зелень проступает, и у Хранительницы теперь пятка зелёная. Вот думаем пока, что делать.

Они сидели под открытым небом за общим столом, длинным, составленным из десятка других. Стол вышел кривым — то шире, то уже, то выше, то ниже, но никто не жаловался. Ели рыбу, и хлеб, и сыр — гостинцы из Раздолья. Шумели весело, говорили с набитыми ртами, и никто никого не упрекал.

— А я вот расскажу, — мстительно сказал Хенрик, — про одного кавалера. Пришёл он к даме под балкон и решил спеть, чтобы её впечатлить. Дама вышла на неприятный шум, оперлась на перила, и какая-то древняя лепная завитушка полетела вниз. Дама ничего впотьмах не заметила, а этот горе-певец до утра лежал в кустах. Голова, по счастью, крепкая…

— Начнём с того, что не до утра, — возразил Джо. — И потом, откуда в Раздолье кусты? Будет врать-то. А лепнина и правда никуда не годится, осыпается.

И почесал макушку.

— Так а с дамой-то этой у тебя вышло? — спросил Гундольф весело.

Он оживился, улыбался даже, чего Кори в последние дни не могла и припомнить. Она уставилась в тарелку. Ясно как день, с ней у Гундольфа радости нет.

— Ещё и как, — так же весело откликнулся Джо. — И песен она не любит, зря только время тратил. Надо было сразу в дверь стучать.

Пришло время, и гости улетели. Кори медлила до последнего, решаясь, напроситься с ними или нет, но представила, что больше не увидит Гундольфа, и не смогла. Наверное, она вернётся в город, но позже, в другой раз.

Каждый вечер Гундольф вёл её на прогулку вдоль берега. Прихватывал коврик с пола, и они шли по линии прибоя, босые, а волны набегали, и ноги вязли в мокром песке. Иногда говорили о чём-то, но чаще говорило море. Порой останавливались, чтобы посидеть, но бывало, коврик так и оставался у Гундольфа под мышкой.

Поселение затихло, лишь мягко светились огни, жёлтые и белые, и было их немного. Из Раздолья привезли лампы, но люди привыкли ложиться с приходом сумерек, а не сидеть при свете.

На окне Эммы горел светляк — Гундольф отыскал его, а потом вернул Флоренцу. Рядом со светляком виднелись круглые часы и деревянная собачка, уцелевшая чудом. Старая игрушка, невиданный зверь.

Двое долго брели в молчании. Так долго, что и огней позади уже не стало видно, если обернуться.

— Посидим? — предложил Гундольф, и Кори согласилась.

Они расстелили коврик и сидели, вслушиваясь в шёпот волн, притихших к этому часу. Потом Гундольф лёг на спину, заложив руки за голову.

— А помнишь, как мы провели ночь у старого корабля? — спросил он. — Может, и сейчас не возвращаться домой, а тут и уснуть?

Кори задумалась.

— А если кошмар? — спросила она. — Ведь мои капли в доме.

— А нужны они тебе? — ответил вопросом Гундольф. — Не сможешь уснуть, ну, встретим рассвет вместе, полюбуемся. Иди сюда.

Она легла осторожно на самый край, и стало вдруг неловко, как раньше. Жили вместе, спали в одной постели, и казалось, уже привыкла, но почему сейчас так трудно дышать? Почему она не слышит море, и не чувствует песок, а только плечо, что прижимается к её плечу?

Кори повернула лицо. Гундольф оказался совсем близко, на расстоянии вдоха. Провёл по щеке ласково, отыскал её губы и не отпускал, пока дыхание совсем не сбилось.

— Мне твоя жалость не нужна, — слабым голосом, задыхаясь, сказала Кори.

Для этих слов понадобилось собрать всю волю в кулак.