Читаем Нетеатральный разъезд полностью

Нетеатральный разъезд

Тургенев. Я уже сказал, что не настаиваю на своей точке зрения. И не потому, что сомневаюсь в сказанном. Совсем наоборот. Очень хочется верить, что Пушкин мог бы еще жить и жить и радовать нас своими произведениями. Но… Вы по-прежнему намерены отправить письмо адресату?

Жуковский. Мне показалось, что я получил ваше одобрение.

Тургенев. Одобрение безусловное! Но я бы хотел уехать в Париж до того, как граф получит это письмо. Своей откровенностью Пушкина вы не воскресите, а мои планы могут порушиться. Поэтому я прошу вас лишь повременить с отправкой письма.

Вяземский. Действительно, исправить уже ничего нельзя. Да и Александр Христофорович вряд ли устыдится своего поведения. Он не раз, поди, поблагодарил всевышнего за то, что Пушкин уже не нуждается в опеке его ведомства.

Жуковский. Вы оба против?

Вяземский. Разоблачая чей-то заговор, чью-то подлость, тем более вот так, втроем, мы сами становимся заговорщиками. И если до сих пор мы искренно отрицали какой-либо сговор, то после вашего письма сделать это будет труднее.

Жуковский. Но вы разделяете мою точку зрения?

Тургенев. Безоговорочно!

Вяземский, Естественно! Но мне кажется, что мы как-то принизили роль самого Пушкина в произошедшем…

Жуковский. Что вас смущает?

Вяземский. Я уже обмолвился, что поэт чуть ли не искал смерти.

Жуковский. А я уже говорил, что это абсурд.

Вяземский. Я, вероятно, неудачно выразился. Ведь Пушкин женился совсем не случайно. Он хотел уехать куда-нибудь с дипломатической миссией. Его не пустили, и он женился., ища счастья на проторенных путях, как он сам говорил. А женившись, почувствовал свою зависимость от обстоятельств.

Жуковский. Есть у него эта мысль. В «Египетских ночах» главному герою неприятен человек, с высот поэзии опустившийся до меркантильности конторщика, хотя он и понимает житейскую необходимость денег. И все мы в трагедии с поэтом убедились в недостаточности для жизни одной поэзии.

Тургенев. Но жить в нескольких ипостасях он не мог, это вы хотели сказать?

Вяземский. Именно это. Добывать деньги, работать в архивах, заниматься творчеством и журналом, соблюдать дворцовый и светский этикеты – слишком много и для прагматика. А Пушкин был художником, романтиком.

Тургенев. И свет видел в нем лишь сочинителя, который призван ублажать общество песнями. А какие песни, если жизнь наносила весьма чувствительные удары его гордости, колебала понятия и тревожила душу его?!

Вяземский. От чего-то ему следовало отказаться – он не сумел или ему не дали. Он ни в чем не отказывал жене, следовал чужим советам, оправдывался перед Бенкендорфом, и уж тем более, не перечил императору. Понимал свою чужеродность в обществе, но и вырваться из него не мог.

Тургенев. Не хочу этого утверждать, но заботы о семье, растущие долги, сплетни и преследования, по-видимому, пошатнули его волю к жизни.

Вяземский. И смерть на дуэли не была неожиданностью.

Тургенев. Да, он как игрок ставил на кон единственное, чем владел – свою жизнь.

Вяземский. Он не умел взвешивать последствий своих поступков.

Жуковский. Тут вы ошибаетесь, князь. Оскорбительное письмо к Геккерену не осталось бы незамеченным. Поэта ждала высылка из Петербурга, а он этого и добивался. К дуэли привело вмешательство графа Строганова, известного в прошлом бреттера. Его совет драться возымел большее действие на посла, чем благоразумие и осторожность дипломата…

Вяземский. Но Пушкин явно хотел посчитаться с развратниками.

Жуковский. Цену за это пришлось заплатить слишком высокую. Я остаюсь при мнении, что Пушкин оскорбительным письмом к послу добивался изгнания его из России или своего – из Петербурга.

Вяземский. Чтобы объяснить поведение Пушкина, нужно обвинить тех, кто замешан в этой истории. Но обвинения не обосновать известными пока фактами.

Тургенев. Мы перешли к осуждению поэта?

Вяземский. Да нет… Это наши суждения о человеке, которого мы знали лучше других А что касается осуждения… Боюсь, что на его месте мы повели бы себя не лучшим образом. Но сердце русского не может колебаться в выборе: оно целиком становится на сторону Пушкина и видит в нем только жертву.

Жуковский. Мы безусловно пристрастны. Я и сам подозревал себя в излишних эмоциях. Надеюсь, суд истории будет более взвешенным и объективным.

Тургенев. Для суда нужны факты, истцы и ответчики.

Жуковский. Истцом будет народ русский и не в одном поколении. А пока… Возможно, и не пришла еще пора подробно исследовать и разоблачать тайны, окружающие несчастный конец Пушкина. Надеюсь, и наш нынешний разговор не станет предметом обсуждения в каких-либо досужих беседах.