Нетерпеливые

Посреди двора, перед хором старух, одна из которых, слепая, пела, тряся головою, одна за одной проплывали в танце молодые женщины. Я отдалась сладкой истоме одиночества… Внезапно передо мной возникла хозяйка дома. Она с улыбкой предложила мне встать. Я помотала головой, не заботясь о том, что мой отказ выглядит невежливо: я никогда не танцевала. Тут раздался пискливый голос моей соседки, некрасивой тщедушной брюнетки:

— О! Сегодняшние образованные девицы предпочитают книжки!..

— Я? — воскликнула я, оборачиваясь к ней. Напротив, я очень люблю танцевать.

Я поднялась. Вновь зазвучала музыка — ритмичная, монотонная. Я оказалась в кругу женщин. Отважилась на несколько па. Тонкий голос распорол воздух. Тело мое задрожало… Изогнулось, выпрямилось, качнулось… И вот уже не осталось ничего, кроме моих колышущихся плеч, талии, бедер и музыки, которая, похоже, никогда не умолкнет. Мир кружится в вихре; словно в каком-то нескончаемом путешествии, передо мной мелькают накрашенные глаза женщин, их хлопающие ладони. Певица поет о расставании, об утраченной любви; остальные хором подтягивают в унисон тем же странным, гундосым, каким-то отчаянным голосом… Должно быть, танцевала я долго.

Безразличная к комплиментам, я прошла на свое место. Я не узнавала себя. Я чувствовала в себе какую-то тяжесть и терзалась стыдом за то, что так нескромно выставила себя на всеобщее обозрение.

Мне принесли кофе; я проглотила его залпом. Вокруг меня множество ртов шумно всасывало обжигающий напиток. Из рук в руки передавались блюда с медовыми пирожными; несколько детей из глубины двора провожали их голодным взором. Ближе их не допустили; вскоре им достанутся остатки. Внезапно мне опротивело это угощение, это пиршество; я поднялась.

В дверях я наказала одной девчушке из этого дома предупредить мачеху о моем уходе. И удрала. Дожидаться автобуса мне и в голову не пришло: я спешила покинуть эту пригородную деревушку. По лицу у меня текли слезы. Их быстро осушал ветер, хлеставший по моим щекам. Я бежала с чувством освобождения. Счастливая от того, что волосы треплются у меня по шее, по спине, счастливая от привольного воздуха, я мчалась вперед. Теперь город у моих ног, и я сплю безмятежно, как королева.

* * *

Вскоре солнце взобралось ввысь и оказалось над самой моей головой. Ослепленная даже под зажмуренными веками, я сняла болеро, прикрывавшее мне плечи. Солнце обрушилось на кожу; блаженствуя, я отдалась его укусам. Впервые в жизни я спала вот так одна на природе. Мелькнула было мысль, что это неосторожно. Но откуда здесь в этот час взяться чему-то иному, кроме меня и неба? Все восемнадцать лет мне не давали любить это красное солнышко, это полное и круглое, как чаша с прохладной водой, небо. И вот я наконец на свету. Я уснула.

Когда я открыла глаза, то увидела лицо. Лицо мужчины, на котором я первым делом заметила смеющиеся глаза. Я не пошевелилась. Казалось, я приземлилась где-то на просторах теплой ночи, на время которой солнце укрыло меня золотым одеянием. Лицо никуда не делось, оно было тут, на омывавшем его свету. Над черными глазами хлопали ресницы; я заметила и тонко очерченные губы, но прочла на них ироническую улыбку. Встрепенувшись, я в смущении вскочила на ноги. Поискала на траве болеро, чтобы набросить его на плечи. Мужчина засмеялся.

— Не тревожьтесь из-за меня!

Вначале захваченная врасплох, а потом раздосадованная тем, что показалась чрезмерно стыдливой, я снова села. Стоя передо мной, он был так высок, что мне приходилось запрокидывать голову, чтобы встретиться с ним глазами. Я нашла, что он недурен собой. Мне хотелось улыбнуться ему; он меня нисколько не стеснял. А ведь это первый чужой человек, который заговорил со мной, подумалось мне; больше того первый мужчина, не считая моего брата и зятя. Но сегодня, после этого сна под открытым небом, ничто не казалось мне странным.

Я прижалась щекой к коленям, как люблю сидеть, и так искоса смотрела на незнакомца. Я слушала его, погруженная в приятное состояние лени. Позади него, позади его улыбки, ослепительно сияло небо. Отвечать не хотелось.

— И часто вы отдыхаете здесь, на травке?

Я продолжала смотреть на него. Мне казалось, что я никогда не выйду из оцепенения.

— Как вас зовут?

По тому, как он растягивал слова, я догадалась, что он, как и я, араб. До сих пор во мне даже не шевельнулось чувство осторожности; вот и прекрасно. Когда оказываешься вдали от людей, от их шума, на самой границе своего «я», то испытываешь такое упоение, что, кажется, осталась бы тут навсегда, созерцая дивную красоту. Я не забывала, что я мусульманка, благовоспитанная девица из буржуазной семьи, но чувствовала себя счастливой. Небрежное изящество, с каким держался незнакомец, вполне отвечало моей душевной приподнятости. Все остальное не имело особого значения.

— Как вас зовут? — повторил он уже тише.

Приняв мое молчание за приглашение, он приблизился ко мне и сел рядом. Я вскочила; очарование сгинуло. Надевая болеро, я выпалила по-арабски, кипя от негодования за порушенное: