Нетерпеливые

— Дай же мне закончить, — остановила меня Зинеб. Она решила до начала учебного года поговорить с тобой. «Я объясню ей, что, принадлежа к первому поколению девушек, которые учатся, она обязана блюсти себя чрезвычайно строго. На ней лежит слишком много ответственности перед остальными. Она должна прежде всего заботиться о своей репутации».

Меня так и подмывало выкрикнуть этой женщине: «Легко тебе говорить об ответственности, о репутации, о примере! Первым делом я хочу быть собой. И все. Я не стремлюсь, подобно тебе, обдавать окружающих брызгами своей бьющей фонтаном добродетели, в то время как…»

— В то время как что? — насторожилась Зинеб. Оказывается, я говорила вслух.

— В то время как Лелла говорит о добродетели, лично меня заботит моя чистота, а когда она говорит о моей ответственности перед остальными, меня волнует прежде всего моя ответственность перед собой.

— Не понимаю, — вздохнула Зинеб. — Разве это не одно и то же?

— Да нет, не думаю… Впрочем, я скажу ей все, когда она со мной об этом заговорит. Я и Фариду скажу…

Ни тот, ни другая об этом с тобой не заговорят. Фарид, не отказывая аль-Хаджу окончательно, сошлется на твои юные годы, на твою учебу и попросит отложить разговор на год. За это время ты, дескать, сумеешь разобраться, к чему тебя по-настоящему влечет: продолжать учебу или обустраивать семейный очаг. Лелла настояла, чтобы тебе об этом деле ничего не говорить. Мол, в твои годы это может нарушить покой твоей души. Но только прошу тебя: не говори об этом никому; если они узнают…

Я через силу улыбнулась.

— Я бы в любом случае узнала.

— В любом случае?

— Да. Причем от самого Салима аль-Хаджа. Мы с ним знакомы и часто встречались. Если я до сих пор была не в курсе, то лишь потому, что со дня происшествия никуда не выходила. Какие бы планы ни строила относительно моего будущего Лелла, я выбрала его гораздо раньше ее.

— Ты? Ты?!

Зинеб вытаращила на меня глаза: я вдруг предстала перед ней совсем в новом, пугающем свете. Ей стало страшно.

— Тебе страшно, Зинеб? Страшно? За кого же: за себя или за меня?

— Да нет, ты с ума сошла… Я бы ни за что не поверила…

— Послушай меня, Зинеб. Нужно учиться быть храброй.

Я хотела добавить: храброй, чтобы распоряжаться собой, чтобы самой решать свою судьбу. Но я понимала, что для этого прежде всего надо быть сильной. Эта женщина, которая быстренько распрощалась со мной и отныне будет меня избегать, всегда боялась рисковать. А ведь именно поэтому она никогда не добьется от Фарида того, что всегда подсознательно выпрашивала: доверительной, понимающей улыбки спутника жизни.

Глава XII

— Мне уже начинало казаться, что я тебя никогда больше не увижу… Мне очень не хватало тебя…

Вместо ответа я вложила на столе свою руку в его. И этот жест словно перечеркнул три недели разлуки. Устоявшийся запах долгого летнего дня заполонил светлое, почти безлюдное кафе. Я с трудом узнавала обстановку. Неужели предыдущая наша встреча состоялась здесь? А мне-то казалось, что угрозы Салима, раскаты его гнева бесповоротно нарушили сонное спокойствие этих мест. Воспоминание о нашей ссоре было таким же неубедительным, как о сцене из плохой драмы. Самое худшее — не забвение, подумала я, а когда прошлое становится карикатурным.

Тем не менее, когда я подняла взгляд на Салима, лицо его выражало такую нежность, такую искреннюю озабоченность, что можно было не сомневаться в том, что позже я буду вспоминать этот миг как ясную зорьку. Как солнце, добавила я, ведь одно только солнце никогда не тускнеет в памяти. Я тщетно пыталась растворить свое волнение в благодушии.

— Мне очень не хватало тебя, Далила, — усталым тоном повторил Салим, потом добавил с грустью, сквозь которую пробивалась тревога: — Со дня того происшествия я все время боялся тебя потерять…

Я слушала его и начинала испытывать угрызения совести. Я вспоминала о том, какие планы строила, собираясь на эту встречу. После ухода Зинеб я тщательно просеяла все слова Леллы, ее доводы против брачного предложения, ее отказ. Я наконец получила доказательство тому, в чем в глубине души давно была уверена: Лелла знает Салима. Разве не заявила она еще до того, как Фарид рассказал о нем: «Она слишком молода для него»? При встрече с Салимом я собиралась спросить у него в лоб: «Вы знали Леллу до ее замужества?» Я уже представляла себе, как задам этот вопрос: с непреклонной холодностью человека, про себя уже вынесшего приговор.

Потом я оказалась в этом кафе. Едва устроившись за нашим привычным столом, я обо всем забыла. Остался только Салим, его слова, его устремленный на меня взгляд, его рука. А еще мое безразличие к существованию этого мужчины в другое время, в другом месте. Неужели это любовь, спросила я себя, вот так расчленять человека, отбрасывая его прошлое? Нет. И я прекрасно это знала. Салим шел в счет лишь тогда, когда был здесь, напротив меня; он волновал меня лишь тогда, когда, как сейчас, признавался в том, что нуждается во мне. Настоящей любовью был страх, просквозивший в его голосе, когда он в тот уже далекий день спросил: