Нетерпеливые

— В тюрьме, — ответила тетя Зухра. — История, в которой я ровным счетом ничего не понимаю… На следующий день после смерти Лла Айши к нам явилась полиция. Фарида, похоже, обвинили в чем-то, что произошло ночью… Но он не выходил из дома. Ты ведь знаешь, какой он. Он редко отсутствует по ночам, а теперь, когда Зинеб беременна, он возвращается домой сразу после работы. Ну так вот, представь себе, что он даже не пытался оправдываться, протестовать. А ведь мы могли засвидетельствовать… Счастье еще, что его можно навещать каждую неделю.

— Трек! — возвестил Си Абдерахман.

Мы вошли в одну из комнат. Но тут пришла Лла Фатма и сказала, что Сиди желает меня видеть.

— Меня? Видеть?

— Иди, — сказала Зухра с властностью, какой я раньше в ней не замечала.

Внезапно оробевшая, я вошла в длинную сумеречную комнату. Возможно, она была единственной в доме, куда я никогда не ступала ногой. Хозяин комнаты сидел в глубине. Несмотря на сумрак, он оставался в темных очках, которые я заметила на нем только что, когда он пересекал дворик. Подойдя к нему и наклонившись, чтобы поцеловать ему руку, я поняла: за стеклами он скрывал пустые глаза. Я преисполнилась уважения к этому человеку, который, ослепнув, не стал ничего менять в своих привычках, который объявлял о своем приближении, чтобы женщины прятались. Он держался лишь едва прямее обычного.

— Ты узнала о том, что приключилось с твоим братом, и вернулась, — говорил он. — Ты сама поняла, что твое место здесь… Но ничего не изменилось. Тебе не следует прекращать занятия. Ты можешь продолжать их здесь. О деньгах не беспокойся. Пока Фарида нет, я беру все на себя… Я не так стар, как думают. Так что принимайся за дело. Теперь наука на первом месте… И потом, — добавил он чуть тише, слегка изменившимся голосом, — ты необходима здесь. Не считая Зинеб, все мы в этом доме старые… Да вот, к примеру, когда Шерифа приводит на день своих детей, здесь все преображается… Тут нужна жизнь. Господь любит жизнь, а молодость…

Я уже не слушала его. Во мне нарастало смятение. От тебя требуют жизни, говорила я себе, когда ты чувствуешь себя сломанной; от тебя требуют молодости, когда ты борешься с воспоминаниями о мертвых… Между тем он продолжал:

— Ты будешь жить наверху, вместе с Зинеб, которой ты можешь понадобиться. Но я рассчитываю на твою заботу и о других женщинах в доме… Я могу на тебя рассчитывать? — спросил он.

— Да, — серьезно ответила я, прежде чем распрощаться с ним и уйти.

* * *

Мне понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к дому, к его новой тишине. В воздухе витала легкая, как паутина, печаль. Мертвых мы хороним всегда с преувеличенным целомудрием. Медленная череда следующих за похоронами дней забвения — это опять же целомудрие.

Говоря о Лла Айше, Зухра оживлялась. Она часами перебирала воспоминания из их жизни с сестрой, о той эпохе, которую я не знала. Я внимательно слушала ее. Под конец она становилась красивой. Я начинала понимать изменение в ее лице, так поразившее меня сразу же по возвращении: она перестала надеяться на то, что когда-нибудь выйдет замуж, но нисколько не огорчилась этому выводу. Похоже, все нерастраченные сокровища нежности она вкладывала в воспоминания о покойной сестре, тиранию которой она забыла и помнила лишь благородство последних часов. Она снова переживала жизнь.

Я обернулась к молчавшей Зинеб. Ее срок уже подходил, и она безмятежно ждала. Я спросила у нее, какие новости от Фарида, на свидание к которому она ходила каждый четверг.

— В следующий раз я пойду с тобой.

— Да, он будет рад, — отозвалась она. — Он как раз спрашивал, возобновила ли ты здесь учебу…

— Об этом я с ним и поговорю, — сказала я.

— Послушай-ка, — проговорила она, потянув меня за рукав, и в ее голосе я вдруг узнала прежние интонации, я хотела бы попросить тебя: когда ты будешь говорить с ним одна, успокой его на мой счет… С тех пор как он там, он тревожится, он боится за меня… Его надо как-то разубедить… Это еще ничего не значит, если в первый раз у меня случился выкидыш…

— Ну конечно, — ответила я, наблюдая за ней, — Ну конечно, можешь на меня положиться.

В этот день, когда я пришла к Шерифе в гости и она со снисходительным видом спросила меня, как дела у Зинеб, я бесхитростно выпалила:

— Она счастлива!..

Шерифа пожала плечами:

— Ты так считаешь? Ей бы подольше отдохнуть, не спешить со вторым ребенком… А теперь, когда Фарид в тюрьме, все еще больше осложнится.

Я ничего на это не ответила. Только взглянула на нее. Я с самого начала смотрела, как она в одиночку барахтается посреди обретенных свобод. Я испытывала смутную жалость, видя ее за разработкой целой стратегии: отличать места, куда она отныне может ходить без вуали, от тех, где надо, по ее выражению, «маскироваться»… А как она нервничала, когда отчитывала Сакину и Надию за то, что они забыли ее поучения: прямо на улице заговорили с ней на родном языке, вместо того чтобы пользоваться французским, который позволял ей не выделяться из потока покупательниц в магазинах.