Нетерпеливый алхимик

В трубке слышалась музыка, лившаяся откуда-то из глубины дома. Это был Чет Бейкер, [14]чей диск я подарил ей на Рождество, — надо же в кои-то веки проявить в отношении к подчиненным некое подобие человеческих чувств. (А может, я пытался обмануть самого себя и мною руководили чувства совсем иного свойства?) Я узнал мелодию, конечно же «Не для меня». Мы закончили разговор, а музыка продолжала звучать у меня в ушах. Я никогда не бывал в квартире Чаморро и не проявлял склонности менять сложившегося положения вещей, находя это неуместным. Но тот факт, что мой закадычный друг Чет не только пробрался в дом моей помощницы, но еще и занял тепленькое местечко в ее сердце, доставлял мне искреннее удовольствие и вызывал смутную зависть.

Часто мною овладевает глубокое смятение. Оно подкрадывается незаметно и в любое время суток, когда я сталкиваюсь с неразрешимыми проблемами на службе или задумываюсь над тем, какого дьявола я делаю в этом мире, но особенно оно донимает меня по ночам, и тогда приходит спасение в виде какого-нибудь занятия, сопряженного с физической работой. Где-то я вычитал, будто древние евреи обязательно обучали своих чад ремеслу, даже если ставили во главу угла развитие их интеллекта, поскольку с присущей этому народу прозорливостью полагали, что без трудовых навыков образованный человек рискует превратиться в обыкновенного бездельника. Я же, не то чтобы по недосмотру матери, а в силу стесненного положения семьи, так и не получил никакой мастеровой профессии. Если быть до конца честным, то и образование у меня не ахти какое, но раз уж на мою долю выпало зарабатывать на жизнь головой, то приходилось искать занятие, компенсирующее этот недостаток И я нашел.

Той ночью, подобно многим другим, мне захотелось скоротать часы бессонницы художественной росписью. Я достал с полки кисти и уникальную фигурку — настоящий раритет, обнаруженный мною недавно в антикварной лавке. Это был стрелок Алькантарского кавалерийского полка, [15]полностью истребленного в битве при Монте-Арруит летом 1921 года. [16]К тому времени благодаря увлечению оловянными солдатиками я собрал внушительную армию, состоявшую сплошь из проигравших сражение воинов (единственное, но обязательное условие для того, чтобы попасть в мою коллекцию), начиная со спартанцев царя Леонида [17]и кончая обтрепанными анархистами Колонны Дуррути. [18]Однако лить немногие могли сравниться с моим стрелком в экспрессии: изорванная в лохмотья форма, низко опущенная голова, сабля наголо и агонизирующая лошадь. Подобное пристрастие к проигравшим объясняется тем, что мне приходится постоянно копаться в жизни неудачников, и с каждым днем я все более отдалялся от лагеря победителей и сближался с побежденными. Дело тут не только в сочувствии, а прежде всего в практической выгоде. Тот, кто ищет дружбы лопающегося от сытости богача, часто остается с носом или в лучшем случае срывает весьма сомнительный куш с горьким привкусом унижения. Отдавая дань памяти несчастным алькантарским стрелкам, я успокаивал свою мятущуюся душу. Пока моя рука водила кистью по глазам оловянного солдатика, придавая им большей выразительности, мне вдруг вспомнился Тринидад Солер, который независимо от счастливой или несчастливой жизни, выпавшей на его долю, тоже оказался в стане побежденных. Теперь от него отвернулись все те, кто лил над его гробом ханжеские слезы и произносил хвалебные речи. Даже его вдова хочет лишь одного — поскорее вычеркнуть мужа из своей памяти. И я пообещал бедному, всеми покинутому Тринидаду: как бы ни распорядилась мною судьба, я всегда буду на его стороне; мертвые не воскресают, но пусть мои слова послужат ему утешением хотя бы на том свете.

Лег я поздно и проспал всего два или три часа, а утром пришлось заглотнуть не одну чашку кофе, прежде чем ко мне вернулась способность соображать. Придя на работу, я прямо на пороге получил ощутимый удар под дых, вернувший мои мозги в исходное состояние, — до нас добралась национальная пресса и развеяла прахом все наши начинания. Кто-то из журналистов успел переговорить с администратором, и длинноногая русская стала предметом нездорового интереса прессы. Некоторые газеты заслали своих ищеек в архивы, где мы с Чаморро провели почти весь вчерашний день, и, украв у нас из-под носа результаты титанической работы, ознакомили читателей с кратким обзором происшествий на атомной станции.

— Нравится? — полюбопытствовала Чаморро.

Она выглядела неизменно свежей и бодрой; ее влажные после утреннего купания, аккуратно подобранные волосы красиво оттеняли черты лица, придавая им особенную отчетливость и чистоту.

— Похоже, мне предстоит объясняться с Перейрой, — обреченно проговорил я.

Шеф принял меня в темных очках, чем вызвал несказанное удивление, поскольку на дворе стояла пасмурная погода. Перехватив мой недоуменный взгляд, он недовольно буркнул:

— Ячмень вскочил.