Нетерпеливый алхимик

Мы разместились неподалеку от города в пансионате, принадлежавшем военному ведомству. В последние дни от невиданного наплыва отдыхающих здесь творилось что-то похожее на вавилонское столпотворение, преимущественно из отставников, которые не упустили случая отхватить себе лучшие номера. Нам повезло: кто-то отказался от брони, однако пришлось разделить один номер на двоих. Если совместное проживание и вызвало в Чаморро смущение, то она держала его при себе. Я же пришел в отчаяние. Мне, подобно Симеону Столпнику, [46]предстояла ночь сладких искушений от Лукавого.

Пообедали мы там же, в столовой пансионата, и после кофе я предложил Чаморро вздремнуть, разумеется, в одиночестве, а сам решил прошвырнуться по окрестностям или, за неимением лучшего, пойти в салон проглотить очередную порцию вздора, предлагаемого телевидением. Чаморро с благодарностью приняла мою жертву, и два следующих часа я провел в полузабытье, один на один с мрачными мыслями, прерванными ненадолго документальным фильмом — трогательной и печальной историей о постепенном вымирании львиного прайда в кратере вулкана Нгоронгоро. Не спорю, фильм от начала и до конца постановочен, тем не менее данное обстоятельство ничуть не умаляет его художественных достоинств. У меня слабость к таким историям; они ассоциируются с распутыванием тончайших нитей преступления. В них все подлинно, цельно, все закономерно и оправданно и одно явление неумолимо вытекает из другого. Тут не имеют значение ни содержание, ни идея, а важно, какими изобразительными средствами они передаются; даже такую высокую трагедию, как гибель львиц в Нгоронгоро, можно живописать тончайшими мазками истинного художника, а можно намалевать грубой кистью маляра.

Чаморро спустилась в холл около семи часов. Она приняла душ, подкрасилась и надела короткое платьице. Я напряг шейные мускулы, силясь отвлечь их от властного приказания нервных импульсов свернуть мне голову набок, но все напрасно — в мои ветреные мозги через округлившиеся глаза уже проникло видение стройных загорелых ножек моей помощницы, которые доселе не удавалось видеть ни единому смертному. Однако смотреть только ей в лицо оказалось не лучшим выходом. В то лето в прическе Чаморро появилось больше осветленных прядей, чем обычно, а когда она приглаживала волосы, то моя воля слабела, и по телу проходил уже испытанный несколько лет назад блаженный трепет. Она представлялась мне (и тут я сдаюсь на милость постыдной очевидности) живым воплощением Вероники Лейк. [47]Несомненно, Вероника — никудышная актриса, заносчивая, хамоватая, да еще и коротышка, но все эти и многие другие ядовитые толки в ее адрес не могли смягчить гнездившегося в душе болезненного чувства. Теперь судьба уготовила мне новые, более суровые испытания, подарив помощницу, обладавшую колдовскими чарами возрождать к жизни давно исчезнувшие миражи.

— Я решила заранее приготовиться к выходу, — объяснила она, увидев мою вытянутую физиономию. — Все равно мы скоро пойдем в клуб, верно? И лучше надеть что-нибудь легкомысленное, чтобы сразу вписаться в обстановку. Думаешь, сойдет?

— Еще как сойдет.

— Тебе, я вижу, не нравится.

— Конечно, нравится, — божился я.

В новом платье Чаморро чувствовала себя не в своей тарелке.

— Когда у тебя такое лицо, у меня возникает ощущение, будто ты меня экзаменуешь, — сказала она, опустив глаза. — И я никогда не выдержу экзамена.

Я был на волосок от признания, какого рода экзамен скрывался под моим оценивающим взглядом: лишь с такой очаровательной спутницей у меня появлялись шансы обойти громилу, обязательно стоящего в дверях «Распутина», — одного или в сопровождении какого-нибудь мужчины меня бы и близко к нему не подпустили. Но взыгравший во мне Симеон Столпник предостерег меня от опрометчивого шага, расценив его как капитуляцию.

— Что за нелепая мысль! — ответил я, стараясь унять предательскую дрожь в голосе. — Выбрось из головы эту чушь. А я пойду переоденусь.

Через полчаса мы пустились в путь. Гамарра предоставил нам машину, и, похоже, только потому, что никто из комендатуры не отваживался ею пользоваться, — громыхающий вонючий драндулет, которому место на распродаже металлолома и из-за которого наверняка будут лупить друг друга прутьями по голове скупщики ржавого железа. Было невыразимо жаль сажать в него такое эфемерное создание, как Чаморро, но что касалось меня, то я находился с ним в полной гармонии. Однако пришлось себя окоротить: Чаморро — не моя девушка, а подчиненная, мы ехали не на прогулку, а на работу, и машина была не просто машиной, а ведомственным транспортом, кстати, не таким уж плохим, принимая во внимание бюджетные ограничения, наложенные на нас компетентными властями по каким-то только им одним ведомым высшим соображениям.