Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

Вот как описал выдающийся русский философ Е. Н. Трубецкой свои первые, самые горячие впечатления от свершившегося большевистского переворота: «Если Россия – это рассеянные в пространстве лица, говорящие по-русски, но предающие родину, или несчастное, обманутое серое стадо, висящее на трамваях, грызущее “семечко”, а ныне восставшее за Ленина, то России, конечно, нет. Нет ее вообще для людей, которые не верят в невидимую, духовную связь поколений, связующую живых и мертвых во единое целое… А об этом бесновании, знаете ли, что я думаю… Легион бесов, сидевший недавно в одном Распутине, теперь после его убийства переселился в стадо свиней. Увы, это стадо сейчас на наших глазах бросается с крутизны в море: это и есть начало конца русской револю-ции» [434].

Два слова все же заслуживает Главный Бес.

В. И. Ленин, безусловно, личность самодостаточная. Маркс ему был нужен лишь в политическом детстве, когда он ухватился за откровения немецкого социалиста, безошибочной интуицией угадав в них идеальную опору своим необоримым властным вожделениям. Ленин к тому же никогда не воспринимал марксизм как социальную утопию. Учение Маркса для него – безусловная реальность, ибо в экономике он не разбирался, зато в политической платформе марксизма сориентировался безошибочно, с легкостью перекодировав общие рецепты Маркса в конкретный план практических действий. Ленин, обладавший, по словам Г. В. Плеханова, «невероятным даром упрощения» [435], свел марксизм к прямолинейной схеме, своего рода строевому уставу для созданной им «партии захвата». Так родился ленинизм, вполне самостоятельная и очень русская доктрина.

Пока жив был ее автор, он распоряжался ею вольготно, не гнушаясь любыми поправками и рокировками, умело подстраивая их к «моменту». А «момент» для Ленина – это всегда своеобразный сигнал тревоги, индикатор опасности утратить хоть толику из приобретенной им неограниченной власти. Власть же, повторяю, – главный политический стимул Ленина, перед которым жизнь людей пренебрежительно задвигалась в тень. М. Горький в «Несвоевремен-ных мыслях» очень тонко и поразительно точно описал образ будущего диктатора России. И хотя он не указал, кого имеет в виду конкретно, можно не сомневаться, – перед мысленным взором художника стоял Ленин: «Люди для него, – писал Горький, – материал, тем более удобный, чем менее он одухотворен» [436].

«В своем отношении к людям Ленин подлинно источал холод, презрение и жестокость, – писал хорошо его знавший академик П. Б. Струве. -…В этих неприятных, даже отталкивающих свойствах Ленина был залог его силы как политического деятеля: он всегда видел перед собой только ту цель, к которой шел твердо и непреклонно… Первым звеном…была власть в узком кругу политических друзей. Резкость и жестокость Ленина…были психологически неразрывно связаны, и инстинктивно, и сознательно, с его неукротимым властолюбием» [437] (Курсив Струве. – С.Р.).

Если власть действительно главное вожделение Ленина, то понятно, почему из марксизма ему более всего приглянулось учение о классовой борьбе. Оно оказалось «конгениально его эмоциональному отношению к окружающей действительности» [438]. Отношение это было крайне уродливым. Ленин ненавидел всех: царя, чиновную бюрократию, помещиков, полицию и даже тех, кто разделял с ним эту ненависть, – либералов и интеллигенцию; более того, он презирал и своих друзей_социалистов. Он ненавидел всех, ибо все люди в глазах Ленина делились на две группы: в одной концентрировались силы, препятствующие его власти, в другой – те, кто мог конкурировать с ним. «В этой ненависти, – завершает свою лениниану Струве, – было что-то отталкивающее и страшное; ибо, коренясь в конкретных, я бы сказал даже животных, эмоциях и отталкиваниях, она была в то же время отвлеченной и холодной, как самое существо Ленина» [439].

Ленин, в отличие от Маркса, ученым, конечно, не был. Ф. А. Степун назвал его «изувером науковерия». Поклонение науке, вера в науку, что и есть науковерие, весьма характерное явление не просто русской действительности, но и русского характера. И Ленин в этом смысле не исключение. Вся наука для него сфокусировалась в марксизме, и он уверовал в него потому только, что усмотрел в марксизме как бы теоретическое обоснование своим туманным, но крайне нервировавшим и возбуждавшим его мечтам о коренном переустройстве мира. Но Ленин был не просто науковером, а именно «изувером науковерия», ибо он, уверовав в марксизм, тут же забыл, что марксизм как-никак представляет собой научный социально_экономический анализ раннего капитализма. Ленин же поступил с марксизмом как карточный шулер: он взял из колоды самую младшую карту (понятие о диктатуре пролетариата) и передернул все учение так, что эта карта вдруг оказалась козырной. Остальное было делом квазинаучной казуистики.