Нетленка

На островках, затерянных в просторах Кораллового и Финвалового морей, как тысячи лет назад, остатки древних племен будут добывать копру, ловить рыбку и опасаться соседних племен. Они никогда ничего не понимали, не поняли и не поймут в современном мире, приходящим к ним то служителями чужих культов, то чужими военными базами, но всегда — болезнями, обнищанием и потерей себя.

Как много веков назад, выйдут в ночные рейды куатракские ловцы белых осьминогов.

Аганские мальчишки станут прыгать с прибрежных скал в океан, кишащий акулами, за брошенной туристом монеткой.

Галлеста, замирая всеми своими карнавалами, базарами и ярмарками цветов, будет следить за петушиными боями.

Всё так же терпеливо будут карабкаться тихие полосатые ослики по желтым утёсам Соланы, неся в переметных сумах спирт, кокаин и оружие; всё так же привычно передернут затворы контрабандных автоматов боевики коламбийской наркомафии; продолжат гудеть тревожно, получая и усваивая информацию, компьютеры в Информационном отделе нашего Центра Кризисных Ситуаций…

Жизнь продолжится.

Она и сейчас продолжается, торопится, несется по лестнице дней, через марши месяцев и этажи лет. Ещё немного — она перешагнет и через меня. Заголосит в Лоххиде первый после предзимья Печник-задушник — жестокая метель, забивающая снег во все щели, особенно в дымоходы и отдушины — без меня. Хлынут на Журавкины луга талые воды Листвянки и Сплетенки, сметая в заводи и низины вымытые половодьем кустарники, топляки и каменюки, — без меня. Оденется в серебристо-зеленое ракитник по берегам, зацветет и отцветет черемуха и каприфоль, появятся птенцы у береговых ласточек, варакушек и каменок; перелиняют лиса, куница и заяц, процветет ломонос и древовидный пион, раскроются полутораметровые листы белокопытника…

Без меня! — восстав против самой неотвратимости неминуемых и окончательных потерь, споря невесть с кем, я испугалась, запаниковала, и… и написала «Яйцо в вентиляторе».

Чего я добивалась этой книгой? Искала друга, чтобы поделиться всею обретенной за жизнь мудростью?.. Или, наоборот, врага, — которому, отвечая на оскорбление, можно бросить в лицо весь свой честно выстраданный горький и прекрасный опыт?!

Какую мудрость, жаль ты моя, какой опыт… Не плачь, квакуха, с получки купим новый тазик, и всё болото будет наше — вот и вся мудрость, весь опыт! Нет, если уж на то пошло, та книга (да и любая, видимо) — просто щемящая, горькая, обреченная тоска по идеальному собеседнику, которого за всю жизнь почти никому так и не удаётся обрести. По собственной, конечно же, вине, но… Но разве от этого легче?

А иначе зачем бы гениальный поэт написал самую трагическую из всех земных эпитафий:

Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться,
Как почка тянется к листу,
Вся в ожидании проснуться…

М-да.

Спасла меня от депрессухи, видимо, всё-таки Джой. Инстинкт самосохранения настойчиво потребовал по-быстрому завязывать с элегическими философскими печалями, встряхнуться и попытаться восстановить хоть минимальную боеспособность, потому что Джой, прочитав «Яйцо», произнесла ровно два слова:

— Ну, наворочала.

— Что опять не так? — спросила я, всё ещё томно.

«Идиотка!» — прошипел инстинкт самосохранения, и был, конечно, прав, потому что Джой отрубила:

— Всё было не так.

Я немного удивилась:

— Что не так «было»?! Эта книга о том времени, до которого нам с тобой, слава Богу, ещё два десятка лет с гаком! Если повезет, конечно…

— А Габи ты куда дела?

— Здрасьте, приехали… Ты прекрасно знаешь — я поклялась, что не помру раньше него, потому что он сказал, что этого не переживет, так что мы договорились, что он помрет раньше. Ну, или бросит меня…

Джой тут же спросила с живым и, как мне показалось, вульгарным интересом:

— И что — бросил?

— Да типун тебе на язык! Откуда же я сейчас-то знаю…

— Не знаешь, так и нечего голову морочить. Собаки правда как живые, тут ты руку набила… А вот что за Берт такой, сроду у нас на лугах никаких геологов не было — почему я его никогда не видела?!

— Потому, что он картограф, и я его выдумала, — сказала я, начав потихонечку закипать.

— Молоде-ец! Лиса с амбара выселила, зоны какие-то навертела… Козлотур ещё какой-то…

— Козлотура не трожь, он лицо реальное. Не веришь — Тревета спроси, или того же Лиса. Или Тойво…

— А вот, кстати, ты Тойво за что угробила?

— Успокойся, я у него спросила разрешения.

— Ну коне-ечно, тебе-то он что хочешь разрешит…

— Джой, да кончай придираться, уши вянут!.. Тойво сказал — всё правильно, и что спасибо за столько лет, что я ему отпустила. И вообще тех, кого хоронят злые языки при жизни, живут до ста минимум.

— Вот. Вот про злые языки — это архиверно…

Я молча выпустила из себя всё, что хотелось проорать, кидаясь громоздкой мебелью (очень тяжело вздохнула), и сказала:

— Через тебя помру, верь слову.

Джой немножко подумала, и удивилась:

— С чего это, не понимаю.