Нетленка

Сегодня мир был залит удивительно щедрым солнцем, в зарослях самозабвенно голосили птицы. Буйно и весело, себя не помня и не веря ни в какие новые опасности и напасти, громко возилось в кустах зверьё. Из путаницы кленовых веток задорно дразнился щегол: «Сбились, сбились, сбились с пути! Увы, увы… Сбились с пути!», а с другой стороны гудела суонийская пестрогрудка, очередями, как сотовый телефон, поставленный на режим вибрации. Ещё кто-то вопил издалека мерзким голосом: «Гяв-гяв-гяв-гяв! Уй-я-я! Уй-я-я-я, у-я-я… Гяв-гяв-гяв-гяв!!»

И бездонное небо аквамаринело в прорезях хвойных крон, а под ногами вились повылазившие из земли корни горной сосны; они наползали друг на друга и пересекались под самыми дикими углами, напоминая то ли план какого-то изощренного лабиринта, то ли загадочные криптограммы. Я немножко их поразглядывала, а потом пристроилась на поваленный ствол и достала сотовый. И набрала номер мужа: он был не в восторге от моих весенних забегов, и, чувствуя некоторую вину, я решила, что мой долг — дать понять, что ни на минуту о нем не забываю.

— Гарбушечка, привет!

— Привет, — откликнулся тот несколько изумленно.

— Слу-ушай, ты же знаешь все эти письмена, которыми пишут в Хебабе?

— Знаю, — не стал отпираться Габи, и осторожно поинтересовался: — а почему именно в Хебабе? Ты, собственно, сейчас где?

— Я на Гадючьей сопке, но это неважно. Нет, я знаю, что так же пишут и в Бусааде, и Саллахе, и Хамате. И я именно эти иероглифы имею в виду, потому что на суонийские совсем не похоже…

— Что не похоже?

— То, что я вижу.

— А что ты видишь?

— Вот я тебе за тем и звоню! Вылитые их буквы, а прочесть не могу. Поэтому давай я тебе сейчас их словами опишу, а ты мне скажи, что это такое, ладно?

— Давай попробуем, — вздохнул Габи.

— Так, смотри… Сначала вообрази себе такой снулый скрипичный ключ, стиснутый в трамвайной давке. Вообразил?..

— Ну, предположим, — хмыкнул Габи.

— Ага. И теперь сразу — диез, только с ножками… нет, не с ножками, с лапками… Погоди, я сейчас поближе гляну… нет, это не лапки. Это жабры.

— Заяц, — сказал Габи терпеливым голосом, — ты сейчас сама поняла, чего сказала?

— Я — да, и ты тоже сейчас поймешь, погоди… — я наклонилась пониже, разглядывая корни, — это что-то вроде рогов, ну, как тебе объяснить… знаешь, такой знак на таркском языке жестов, не помню, что обозначает, так вот он, но перееханный пополам много раз.

— Рыба моя Заяц, — сказала Габи, — что ты имеешь в виду под «перееханным пополам много раз»?

— Ну, знак этот, он в лапшу нарубленный. И вниз головой…

— Любимая, а ты какое место у лапши считаешь головой?

— Нет, это я вниз головой, потому что тут иначе не рассмотреть… Подожди, я сейчас обратно сяду…

— Не стоит, — торопливо перебил Габи, — не напрягайся. Как это говорится… по фотографии не лечим. Вернешься — нарисуешь.

И положил трубку.

Ну, и пожалуйста.

Я полезла дальше. Сопка изобиловала распадками и возвышенностями, её пересекали каменистые всхолмления, бедовые овражки и жадно чавкающие под ногой неглубокие русла недавних весенних талинок. То вдруг возникло мерзлое болотце, где дреды мелированных утренним заморозком травянистых кочек топлыми скальпами торчали из воды, а чуть дальше лежала полоска крепкого берега с редкой сосной и купами ивняка, и почти сразу за ними — обрывы горных склонов. Справа на поляне валялся мертвый ствол, похожий на только что освежеванное многоногое копытное… Землю устилал грачевник, кое-где его вспучивали кокоры — вывороченные с землей корни.

На сопках и за несколько метров порой не догадаешься, что откроется за ближним коленом тропинки — поросшая гусиным луком луговина в ореоле шершавого ильма, крупнофракционная разноцветная осыпь, или копнушки вечнозеленой тсуги по руслу безымянного ручья. Тропа, узкая, как щель под дверью, перетекала с одного его склона на другой тщедушным мостком, плетеным из лыка. Интересно… Тарки смастерили, или все-таки барсук?..

Зато с вершины Гадючей сопки открывалась величественная панорама.

…Миллион лет назад с конька Крыши Мира сошел мегаледник, выслав в разведку тысячу тысяч рек и речушек; он расщепил ими прибрежные хребты, и подмял под себя, а потом исчез, стремительно (лет за сто) растаяв в океане. Теперь ту давнюю историю напоминает лишь проломленный в побережье Сканийский залив, да вставшая на дыбы Суони.

Суони — или, как её ещё называют, Крыша Мира, самая высокая на Земле горная система, — совсем было собралась оторваться от материка, да на полдороге передумала; падая с поднебесных порогов, она тремя зазубренными горбами отделилась от болотистых пустошей Юны, на юге же, круто понижаясь и уходя к западу, мощная кордельера гор спускается в Файрлэнд и Мирно. Полуостров, ограниченный с трех сторон Сканийским заливом, океаном Бурь и морем Мрака, а с четвертой — Юной и Файрлэндом, и есть Суони: страна общей площадью 700 тыс. кв. км, состоящая сплошь из гор, долин, плато, ледников и ущелий.