Нетленный прах

Вести о ней доходили по разным и неофициальным каналам. Рассказывали, что в Бойяке полиция закладывает бомбы у дверей либералов и что одного из них, из Дуитамы, отвезли в ближние горы и сбросили в ущелье. Ходили невероятные слухи о том, что Богота наводнена аргентинскими перонистами, которые помогут свергнуть правительство; уверяли, что прибыли уже и американцы и толпами ходят по городу под видом бизнесменов или журналистов, а на самом деле они – агенты спецслужб, натасканные на борьбу с коммунистической угрозой. Обо всем этом много толковали в кафе. На дискуссиях и конференциях появлялись Сесар Карбальо и дон Эрнан Рикаурте, теперь уже больше похожие на отца и сына, нежели на зятя с тестем. Сразу приходило в голову, что каждый из них нашел в другом то, чего недоставало самому; они сидели в кафе «Аустрия», когда группа студентов-леваков из Свободного университета клеймила Панамериканскую конференцию как скрытый способ навязать Колумбии «план Маршалла»; они сидели в кафе «Сан-Мориц», когда другая группа – из Университета Салье – поносила «агентов-провокаторов» на службе у мирового социализма. Неудивительно, что они были вместе и 8 апреля, когда Хорхе Эльесер Гайтан добился оправдания лейтенанта Кортеса, который, защищая честь армии, застрелил журналиста. И в час ночи, когда был оглашен вердикт – «Невиновен!» – ликующая толпа, где смешались военные и революционеры, на руках вынесла Гайтана из здания суда. Сесар Карбальо и дон Эрнан Рикаурте тоже кричали «Ура!» и «Да здравствует!» и рукоплескали до боли в ладонях, а потом отправились в Персеверансию. И там простились без громких слов. Да, в эту ночь их кумир одержал победу, но все же это была просто ночь. Они даже и вообразить себе не могли, как изменит их жизнь наступающий день.

Согласно тому, что рассказывал потом дон Эрнан Рикаурте о событиях того дня, утром он возился у себя в мастерской над «Студебеккером» цвета розового дерева, а около двенадцати спустился по Седьмой каррере, ища, с кем бы пообедать. Он шагал к югу по чистейшим тротуарам празднично возбужденной улицы, где на каждом столбе висели флаги Конференции. Небо хмурилось и обещало к вечеру пролиться дождем. Возле отеля «Гранада» дон Эрнан решил пройти парком Сантандер к проспекту Хименеса – почитать новости, выведенные мелом на стенде газеты «Эспектадор», вознегодовать в равной мере по поводу того, о чем не пишут, и того, что пишут, а потом найти столик с гайтанистами, поесть без роскошеств (была пятница) и вернуться в мастерскую. Однако искать товарищей ему не пришлось – они сами его нашли. Они вывалились гурьбой из дверей скобяной лавки на проспекте Хименеса, хохоча, как ватага подростков, поздоровались с ним на ходу и по укоренившейся привычке направились к кафе «Инка», балкон которого выходил на Седьмую карреру.

Дон Эрнан не знал, что поэт окрестил это место лучшим в мире перекрестком, но если бы знал – согласился бы. Ему нравился вид – церковь Сан-Франсиско, ее угол темного камня и недавно отмытый к приезду иностранцев Дворец правительства, но больше всего – здание Агустина Ньето, где помещалась адвокатская контора Вождя. Иногда, когда Гайтан засиживался допоздна, его сподвижники из Персеверансии стояли там, ждали, пока он выйдет, а после провожали его глазами до парка Сантандер, где он имел обыкновение оставлять машину. Дон Эрнан, знавший привычки Гайтана как свои собственные, подумал, что Вождь должен вот-вот выйти, чтобы пообедать, и неизвестно, кто будет сопровождать его. Потом он вспомнит, что поглядел на часы – было без пяти час. Вспомнит и точное местоположение своих сотрапезников: Гонсало Кастро и Хорхе Антонио Игера сидели за квадратным столом спиной к окну, а он сам и Сесар Карбальо (тесть и зять, казавшиеся отцом и сыном) – лицом к нему, так близко к балкону, что казалось, будто трамваи проезжают у них под ногами. Впрочем, он не помнил, какими разговорами заполнены были минуты, протекшие до того, как Карбальо, спокойно глядя на улицу, сказал: «Смотрите, вон Вождь вышел…» И не договорил. Дон Эрнан увидел, как он выпучил глаза, вскочил и потом – в воспоминаниях, которые навсегда останутся с ним и будут являться ему в снах до конца жизни, – протянул руку, словно хотел ухватить что-то – и тут раздался первый хлопок.