Нетленный прах

И двинулся прочь. Карбальо пошел следом. Он вдруг заметил, что у них с писателем одинаковые папки под мышкой – черной кожи, с металлическими уголками. И увидел в этом предзнаменование удачи или по крайней мере добрый знак – как известно, в совпадения он не верил. Лавируя между прохожими, стараясь не споткнуться о зазоры в брусчатке, не отстать от Морено-Дюрана и не потерять его из виду, Карбальо продолжал просить, чтобы он его выслушал, хотя бы для того, чтобы всю жизнь потом не спрашивать себя, что же это за чудесную такую книгу предлагали ему написать, хотя бы для того, чтобы в смертный свой час не думать, что вот – опоздал на поезд, а следующего не будет.

– Я не знал, что творит рак, – сказал он. – Эрре-Аче никогда прежде не видел и потому не мог сравнить. И не мог подумать: ух, как он похудел. Или: должно быть, он серьезно болен.

Но вскоре, по его наблюдениям, Эрре-Аче стал поглядывать на него по-другому. Что выражал теперь этот взгляд? Смутное любопытство заинтригованного человека, неприязнь или тягостное ощущение, что кто-то сейчас вторгся даже в святая святых личной жизни – в его смертельную болезнь? Но Эрре-Аче шел дальше. Свернул по Седьмой на север – и Карбальо следом. Теперь он замолчал – то ли выбился из сил, то ли смирился с неудачей, – но шагал, не произнося больше ни слова, огибая встречных и не наступая на разложенные товары торговцев. И Эрре-Аче неизвестно почему – может быть, просто, чтобы заполнить паузу – вдруг спросил: «А почему я?» И этого простого вопроса хватило, чтобы на Карбальо снизошло озарение. «По той же самой причине, по какой я не напишу ее. Разумеется, я могу исписать триста страниц. Но это будет провалом, это все равно что выбросить в мусорную кучу все, чего я добился. Нет, эту книгу дано написать не каждому. А только тому, кто сочинил “Человека, видевшего черно-белые сны”».

И тут будто чья-то невидимая рука уперлась в грудь Эрре-Аче и остановила его. «Мой шанс», – подумал Карбальо.

– Орсон Уэллс в Боготе, – начал он. – Кто еще решится рассказать эту историю? Официальные данные не признают этого, маэстро, по официальной версии он не приезжал к нам. Но вы-то признаёте, вы-то решились. И благодаря вам он навсегда пребудет в числе тех, кто посетил Боготу. Он был в Аргентине и познакомился с Борхесом. Был в Бразилии и встречался со Стефаном Цвейгом. И вот теперь – Богота и Гимараэнс Роза. Ваш роман обнародует факты, которые без него исчезнут навеки. Если не вы, потаенные истины никогда не увидят света. Я владею одной из таких истин, маэстро, и я хочу поведать ее вам. Уже лет десять – да нет, больше… двадцать! – я думаю, как явить ее миру. И наконец понял – с вами я смогу это сделать. Вашей книгой. История, которую я намерен вам передать… скрываемая истина, которую хочу вам вверить, чтобы вы превратили ее в книгу, перевернет мир вверх тормашками.

– Да неужели? – Губы Эрре-Аче скривились в усмешке жестокой и скептической, и Карбальо ощутил, какая сила исходит от этого человека. – Любопытно, что же это за истина?

– Уделите мне два часа, маэстро, больше мне и не надо. Впрочем, два – это много… Хватит и одного. За час все изложу вам и покажу материалы, а уж вы решите, стоило это вашего внимания или нет.

Они уже дошли до 26-й калье, где 7-я переходит в виадук, и прохожие, заглянув в пустоту, могут волшебным образом поверить, будто автомобили пропадают под их башмаками. У Карбальо закружилась голова, он едва устоял на ногах, меж тем как Эрре-Аче говорил: «Вот что, дружище… Вы меня пока ни в чем не убедили. Либо выкладывайте, в чем суть, либо остаемся при своих». Мимо на большой скорости промчался автобус – так близко к тротуару, что асфальт затрясся, а воздушная струя едва не вырвала из рук Карбальо запечатанный конверт, который он достал из своей папки.

– Что это? – спросил Эрре-Аче.

– Письмо, маэстро. Адресовано вам. Я написал на тот случай, если не удастся поговорить. Здесь всего пять страниц, но там изложено все – все, что я знаю, все, что раскопал за последние сорок лет. Просто прочтите – и вам все станет ясно. Поймете, чтó попало нам в руки, чтó мы сможем с этим сделать, как все тут перевернется с ног на голову, когда кое-что станет явным. Все изменится, когда мы вытащим эту истину на свет. Изменится прежде всего, конечно, прошлое этой страны, но особенно – ее будущее. Изменится и наше отношение друг к другу. Поверьте мне, маэстро: после того как вы напишете эту нашу книгу, жизнь у нас в Колумбии уже никогда не будет прежней.

– И что же? – спросил я. – Он согласился?

– Да я тоже сначала удивился, – сказал Карбальо. – Но Эрре-Аче был верующим, вы знаете об этом? Он верил. У великих писателей так бывает – они обладают чутьем, нюхом, если угодно, и верой, неотделимой от него. И умеют узнавать представшую им правду. И бьются, бьются насмерть, чтобы правду эту постичь. Нет, Эрре-Аче меня не разочаровал. – Помолчав, он добавил: – Другое дело, что смерть унесла его, не дав окончить работу.