Нецелованный странник

– А кого ж ещё? Нет же ж никого боле. Я один, как пень старый. Давно уж один, двадцать пять годков кукую здесь, и никого не встречал за четверть века. Не с кем словом перемолвиться, опрокинуть по шкалику. А тут ты, ездишь, круги наворачиваешь, уж разов три мимо проскочил, знамо ищешь чего. Иль кого? Не меня ли?

– Да я уж теперь и не знаю, может и Вас. Кого-то Вы мне напоминаете, отец, а кого, не могу понять.

– Как ты сказал? Отец? А что ж, а ну и правда, отец, по всему так и выходит. Только.… Ну да ладно, разберёмся. Садись поудобней, сынок, я подвинусь, держи шкалик, выпьем за упокой души рабы Божьей…

– Да нельзя мне, я за рулем.

– Дался тебе твой руль. Брось его. Пей, не сумлевайся, в ней сила сокрытая. Не боись, здеся мытарей-то нету. Здеся вообще никого больше нету. Я один только, да теперя вот ты, двое нас. Хотя и это ненадолго, уйду я скоро, раз ты уж приехал. Здеся двоим-то долго нельзя, так-то вот.

– Да я на минутку, только разузнать. Подскажите мне, здесь где-то был когда-то дом…

– Подскажу, и не токмо подскажу, но и покажу, и провожу, и за стол усажу, и спать уложу. Ты только не торопись, некуда уж, нашел, что искал.

– А откуда Вам знать, что я ищу?

– А кому ж знать, как не мне? Должон знать. Нету ж никого здеся боле, токмо я один и есть. Да ты вот теперя. Вместе мы, оба два. Ты, сынок, не спеши только, дай срок, всё узнаешь, что я знаю. А я многое знаю. Давай-ка лучше, опрокинем ещё по единой, помянем рабу Божию.

– А кого мы поминаем, отец, схоронил, что ли кого?

– Да не я, давно-о-о схоронена. Я вот поминаю токмо, теперя и ты будешь. Без этого нельзя, без этого ей сильно тяжко, а так полегшее малость.

– Жена что ли?

– Жена, не жена, да токмо нету у меня ближе и роднее неё никого в целом свете, так что уж полвека жду её и поминаю. По всему видать, не долго уж осталось, вскорости свидимся. Давай, сынок, ещё по единой.

– Понимаю тебя, отец. Ты вот полвека, да и я тоже, только четверть века ищу женщину одну, без которой и радость не в радость, и жизнь не в жизнь. И знал-то её всего ничего – одну только ночь. А прикипела так, что не оторвать. Вот уж двадцать пять лет ищу её, и не могу найти. Может, ты поможешь мне, чувствую, знаешь ты что-то.

– Может и знаю. Может и помогу. Только гляди, жизню поломаю, назад не воротисси.

– Да куда уж ломать-то, вся переломана-перекручена, хоть в петлю лезь. Вроде всё у меня есть, и дом, и работа, и друзей, и женщин, и денег хоть ложкой ешь. А мне не живётся. А я всё ищу кого-то, всё еду туда, не знаю куда и никак не могу найти. Помоги, а. Ты можешь, я знаю это, чувствую. Хорошо мне с тобой, тепло. Впервые встретил человека, которому могу излить душу. Как отцу. Я-то своего не знаю, детдомовский. Ни отца, ни матери. Был когда-то давным-давно дед, но не помню его совсем, малой ещё был. Вот послушай, никому не рассказывал, а тебе расскажу. Только не мешай, мне выговориться надо, не могу больше в себе держать, кипит всё.

– Что ж, рассказывай, коли надо. И я припомню.

II

Было это двадцать пять лет назад. Страшно подумать, четверть века прошло, а как будто вчера только. Время вообще непостоянно и условно. Миг растягивается в годы, а целая жизнь промелькнет в одно мгновение, вспыхнет спичкой и угаснет. Эти двадцать пять лет пролетели незаметно, как один росчерк пера, а в итоге целая повесть. Но в каждый год, в каждый месяц, день, мгновение ожидания я проживал целую жизнь.

Тот день я хорошо помню, мне не нужно напрягать мышцы памяти, чтобы отобразить, как в кино, каждую его подробность, каждый эпизод и даже эпизодик, так что рассказ мой будет достаточно полным, а если что и упущу, какую-нибудь деталь, то не по забывчивости, а по малой её значимости.

В тот день я ждал его. Я буду так называть своего героя, хотя справедливости ради, нужно было бы обозначить его другим местоимением, более подходящим и верным. Но мне так проще, и тебе понятнее. Он должен был приехать именно сегодня, я знал это так же верно, как знаю куда, когда и зачем должен приехать я сам. Он уже едет, подъезжает, он не может проехать мимо, в такую погоду проехать мимо теплого, уютного, гостеприимного дома может только идиот. Он не был идиотом. Это я знал также точно, как то, что я сам не идиот.

Я сидел у камина в гостиной зале этого большого старого дома, ставшего для меня уже своим, несмотря на то, что сам я вошёл под его кров всего несколько часов назад, и эти несколько часов полностью преобразили как меня самого, так и все мои воззрения и планы на всю оставшуюся жизнь. Согретый мягким и ласковым теплом камина я слушал пронзительное завывание ветра в дымоходе и боевую дробь дождевых капель, барабанящих по кровле и оконным стеклам дома, когда в дверь внезапно постучали. Не мешкая, я открыл и впустил в прихожую совершенно мокрого и дрожащего от холода, как осиновый лист, молодого человека. Это был он.