Нецелованный странник

– Иван Данилыч, это Вы? Вы всё-таки пришли? Как Вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Боже мой, Вы так переволновались, так переволновались. Конечно, покойный был Вашим другом. Вот она настоящая мужская дружба. Мы так переволновались за Вас, так переволновались. Вы бы поберегли себя, Иван Данилыч, – полетели со всех сторон слова сочувствия.

Его усадили за стол рядом с вдовой, поставили свежую посуду, налили в рюмку водки, и драматург Лычкин затянул длинную, скучную речь о том, какой он, Перомани, был хороший человек, верный товарищ, талантливый писатель, и так далее, и тому подобное. Выпили, не чокаясь. Затем встал следующий, и снова длинная речь о его достоинствах. Снова выпили. Затем следующий, и снова, и снова, и снова. Несмотря на всю курьёзность происходящего слушать о себе столько лесных отзывов было, чёрт возьми, приятно. И скоро Перомани уже стало нравиться его теперешнее положение, особенно те перспективы, которое оно ему рисовало.

– Иван Данилыч, – двусмысленно улыбаясь, проговорила над самым его ухом секретарша. – А что, Лизавета Потаповна не придёт? И Завьялова-Кунцевича что-то нет…. Зато я подготовила документы, те самые, как Вы просили. Они у меня с собой. ВСЕ! Не желаете ознакомиться?

– Обязательно ознакомимся, – облизнулся захмелевший Перомани-Верховской. – Сегодня же, и во всех подробностях, с пристрастием. А Лизку вон! Стяну шубу и, в чём мать родила… под голый зад. Шалава, блин. И этого, как его, Завьялова-Кунц… Кунц… Кунцевича тоже вон! Тоже под зад коленкой, стихоплюй хренов! – новое положение вперемешку с немалым количеством уже выпитого кружило голову, приятно щекотало нервы и производило все те действия, от которых с простым человеком, незнакомым ещё с ними, может случиться…. Да чёрт знает, что с ним может случиться! – И вообще, теперь всё будет иначе, всё! – он не на шутку разошёлся, встал и, тяжело опираясь на стол, озирал притихшее собрание гневным властным взором. – Всех под зад коленом! Всех!

– Помилуйте, Иван Данилыч, нас-то за что? – взмолились перепуганные насмерть гости.

– Вас? Не бойтесь, други, вас не трону, – помилосердствовал вдруг Перомани-Верховской. – Покойного моего друга, посмертно представлю к герою! И полное собрание сочинений в десяти… нет, в двадцати томах! Вот! Моей вдове… ой, нашей вдове моего друга пожизненную персональную пенсию по потере кормильца! Ты! – он показал пальцем на секретаршу, – переедешь ко мне, сюда… вернее туда,… ну, где я живу. Лизку вон! Ты женой теперь будешь! Вы, други мои, вы все получите всё! А остальные…, – он гневно постучал кулаком по столу. – Все, кто не пришёл сегодня на мои похороны… всех вон! Всех коленом под зад! Я им покажу! Я им… всем… знаете что? Ну, так я вам сейчас скажу. Это такое… такое… это чёрт знает что такое! Вот! Я… – он крепко сжал в кулаке вилку, будто собираясь выдавить из неё воду, весь напрягся, покраснел, как рак. – Я… я знаете что? Вы ещё меня не знаете. А я вот вам сейчас покажу! Я… Я… Я…

Вдруг стол приподнялся над полом и медленно поплыл куда-то в сторону. За ним, кружась в хороводе, потекли перепуганные лица писателей, поэтов, драматургов. Следом понеслась мебель, посуда, всё задвигалось, закружилось по спирали, в центре которой неподвижно висела в чёрной траурной рамке до боли знакомая фотография.

– Всё! – проговорил человек с фотографии и, растянув до ушей чёрный беззубый рот, захохотал громким дьявольским смехом.

Неожиданно всё стихло, замерло, потемнело, превратившись в плотную чёрную пустоту.

А уже через пару дней, слякотным апрельским утром, схоронили-таки писателя.

Рядовой Майорчик Вася

Эх! Если бы человек был бессловесным, как и прочие земные твари, но оставался бы при этом человеком, он и тогда бы без труда нашёл способ рассмешить кого-нибудь. А уж как мы смешим Создателя своими планами и проектами на будущее. Как дети, право.

1