Неучтённый фактор

Карнаухов страдал бессонницей, заработанной за долгие годы государственной службы. Убрать его ночью было самым оптимальным решением. Ни посетителей, ни свидетелей, ни экстренных выездов на службу. «Объект» гарантировано находится в адресе и был полностью беззащитен. Жил Карнаухов один. Домашних животных не держал. Горничная уходила ровно в девять вечера. В туалет ходил три раза за ночь, как по расписанию, раз в два часа.

Всё получилось, как по нотам.

Карнаухов, шаркая домашними тапочками, прошёл в ванную. Встал, уперевшись руками о раковину. Тупо уставился на своё отражение в зеркале. Помял мешки под глазами. Зевнул.

В левом боку шаровой молнией взорвалась боль. Раскат грома раскололся в мозгу. Показалось, во всём мире погас свет…

* * *

Стеклорез описал правильную окружность вокруг резиновой нашлёпки. Стекло тихо дзинькнуло. В идеально ровное отверстие рука прошла, не задев края. Пальцы нащупали крюк шпингалета.

Надавив ногой на нижний край рамы, Юрка открыл окно. Беззвучно впрыгнул в комнату.

Карнаухов уже затих. Лежал ничком, прижимая левую ладонь к сердцу. Сквозь пальцы обильно сочилась кровь.

Юрка зубами снял перчатку. Наклонился, приложил пальцы к дряблой шее Карнаухова. Вена на шее не пульсировала.

И тут в комнате возник какой-то посторонний звук.

Юрка моментально нырнул за ширму, закрывавшую унитаз. Снял пистолет с предохранителя, и замер.

В большой квартире царила глухая тишина. Источник тревоги находился где-то рядом.

Юрка обшарил взглядом комнату. Огромная ванная, стеклянная колонна душа, корзина для белья, массажный стол и плетённое кресло. Спрятаться негде. Разве что в шкафах, скрытых за зеркалами.

Вдруг опять повторился тот же звук, но уже громче и протяжней. Потом что-то полилось на пол.

Обмякший Карнаухов продолжал опорожнять кишечник, наполняя всю комнату зловонием. Юрка облегчённо выдохнул.

Он посмотрел на посеревшее обрюзгшее лицо Карнаухова. Старик прожил непростую жизнь, умел вовремя притаиться, если пережил стольких вождей. Теперь на наливавшимся восковой тяжестью лице всё явственнее проступало выражение брезгливой презрительности. С вывернутой посиневшей нижней губы свисала тягучая ниточка слюны. Юрка отвернулся.

Выключил свет в комнате. Подошёл к окну. Ухватился за верёвку. Дважды дёрнул. Не успел разжать пальцы, как верёвку с силой потянули вверх.

Ретроспектива

Дмитрий Рожухин

Владислав поцокал языком.

— Видал?

— Да. Класс! — отозвался Дмитрий. — Второй на крыше.

— Будем считать, что на подстраховке ещё двое.

— Минимум. И оба со снайперскими винтовками.

— Резонно, — согласился Владислав. — Уши нам отстрелят, только сунемся к дому. Вот такая импровизация Бетховена получилась, Диман. Интересно, зачем он так рискует?

— Сейф, — коротко ответил Дмитрий.

Ретроспектива

Юрка Садовский по кличке «Соловей»

Все три стены занимали высокие, под потолок, шкафы, до отказа забитые толстыми фолиантами. Много книг стопками были разбросаны по потёртому персидскому ковру. Старик при жизни явно сдвинулся на древнем Китае: куда ни посмотри, всюду фарфоровые штучки. У дальней стены стояла оттоманка, полускрытая за ширмой. Тоже китайской. На чёрном фоне танцевали белые журавли.

Рабочий стол Карнаухова был министерский, фундаментальный и безбрежный, как статьи бюджета на оборону, со множеством потайных ящичков.

Юрка бегло просмотрел раскрытую папку, лежавшую напротив кресла. Тихо присвистнул. Подумав, положил её на место.

Сейф был открыт. Юрка покопался в его нутре, просмотренные папки и отдельные бумаги небрежно сбрасывал на пол. Выбрал одну, самую толстую. Из накладного кармашка на брючине штанов достал чёрный пластиковый пакет. Сунул в него папку. Приторочил к ремню.

Дело было сделано, пора было уходить.

Он откинул тяжёлую гардину и беззвучно распахнул окно.

Дождь тихо барабанил по подоконнику. Где-то на Гоголевском взвизгнула и затихла сирена.

И тут…

Это не был обычный страх. И не привычное чувство опасности; к нему быстро привыкаешь и живёшь с ним, главное, не перейти грань, многие срезались — одни вдавались в бесшабашность, другие зажимались, съёживались изнутри — и те, и другие рано или поздно делали ошибки и погибали. Сейчас было другое. Было явственное чувство сжимающегося кольца.

Оно шло отовсюду: от папки, прижатой к бедру, от стен кабинета за спиной, даже привычная и столько раз спасавшая темнота за окном стала непроницаемой, как чёрное стекло. Она не хотела впускать в себя, укрыть своим пологом от чужих глаз, увести тайной тропкой в безопасное место, тщательно затерев за тобой следы.

Он обострившимся чутьём ощущал исходящую из темноты враждебность. Она предала его, теперь она прятала в своей чёрной утробе его смерть.

Когда-то Максимов натаскивал его на выработку «чувства врага». Отдавало восточной мистикой, но результат был. Юрка научился шестым чувством, нет, самим нутром чутко улавливать приближение противника.