Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Тем не менее советские люди знали о гонке атомных вооружений и читали о разрушениях в Хиросиме. Не только военные, но и многие гражданские лица с тревогой провожали взглядом летящий в небе самолет — а вдруг это американский бомбардировщик с атомной бомбой на борту. Существовала очевидная нестыковка между реалиями ядерной эры и партийно-идеологической догмой, пришедшей из предыдущей эпохи. Разрыв между практикой и теорией вызывал вопросы у самых правоверных коммунистов, всерьез относившихся к этой теории. Так, летом 1954 г. секретарь ЦК КПСС Петр Поспелов докладывал Хрущеву о «теоретических ошибках» чемпиона мира по шахматам Михаила Моисеевича Ботвинника. В письме, посланном в ЦК КПСС, Ботвинник, убежденный член партии, спрашивал, как можно соотнести опасность ядерного уничтожения с официальным постулатом коммунистической идеологии о том, что все мировые войны развязывались империалистическими «поджигателями войны» в целях наживы? А что если эти империалисты развяжут ядерную войну, только чтобы предотвратить «неизбежную» победу социалистической революции? Быть может, Советскому Союзу следует заранее договориться с мелкой и даже крупной буржуазией капиталистических стран, чтобы предупредить угрозу ядерной войны? Ботвинник заключал: «Если компромисс может избавить человечество от атомной войны и привести к победе революции (без войны), он, по-видимому, не может вызывать возражений». Вопросы и выводы Ботвинника, искреннего коммуниста, метили в самое сердце советской идеологии и пропаганды^{518}.

22 ноября 1955 г. советские ученые-ядерщики провели успешное испытание бомбы мощностью в 1,6 мегатонны. В отличие от заряда, взорванного в августе 1953 г., эта бомба была действительно «сверхмощной» — основанной на эффекте «лучевой имплозии» и термоядерного синтеза. Теперь Игорь Васильевич Курчатов и его коллеги знали, что им, как и американцам, под силу создавать ядерные бомбы практически неограниченной мощности. Когда испытание закончилось и в домике маршала Митрофана Неделина, военного начальника испытаний, был накрыт праздничный стол, Андрей Сахаров произнес тост за то, чтобы «наши изделия взрывались так же успешно, как сегодня, над полигонами, и никогда — над городами». Сахаров, по его словам, уже тогда испытывал «целую гамму противоречивых чувств, и, пожалуй, главным среди них был страх, что высвобожденная сила может выйти из-под контроля, приведя к неисчислимым бедствиям». Даже Курчатов, научный руководитель советского ядерного проекта, разделял эти опасения — к огромному неудовольствию Хрущева, который терпеть не мог пацифизма в любых его проявлениях^{519}.

В высших военных кругах царил оптимизм, милитаристская бравада, помноженная на идеологическую уверенность в правоте «нашего дела». Все это подавляло какие-либо сомнения, связанные угрозой ядерной войны. Исключением был маршал Георгий Жуков, сменивший Булганина на посту министра обороны. На встрече с Эйзенхауэром в Женеве июле 1955 г. советский маршал согласился с президентом США в том, что теперь, когда появилось атомное и водородное оружие, многие старые понятия и принципы нуждаются в переоценке. Жуков отметил, что «провел много учений с применением атомного и водородного оружия (sic) и лично видел, насколько смертоносно, это оружие». Он добавил, что «если бы в первые дни войны США сбросили 300-400 бомб на СССР, а Советский Союз, со своей стороны, сбросил такое же количество бомб на США, то можно представить себе, что произошло бы с атмосферой». Жуков и Эйзенхауэр пришли к согласию, что лишь последовательные меры по укреплению взаимного доверия и контролю над вооружениями позволят двум сторонам выйти из сложившегося положения и преодолеть взаимные опасения. То, что в последующем Жуков поддержал идею «открытого неба» на обсуждении в Президиуме ЦК, дает основание предположить, что он был искренен в беседах с американским президентом^{520}.

«Ядерная доктрина» Хрущева

В феврале 1956 г. Хрущев и его коллеги по коллективному руководству решили устранить явное противоречие между партийными догмами и реалиями ядерного века. Выступая на XX съезде КПСС, Хрущев отказался от сталинской доктрины о неизбежности третьей мировой войны и противопоставил ей принцип «мирного сосуществования» двух систем — капиталистической и социалистической. Однако Хрущев пересмотрел сталинское толкование марксистско-ленинской теории лишь наполовину. Он заявил на съезде, что «пока на земном шаре остается капитализм, реакционные силы, представляющие интересы капиталистических монополий, будут и впредь стремиться к военным авантюрам и агрессии, могут пытаться развязать войну». «Фатальной неизбежности войн нет», заключил первый секретарь, прежде всего потому, что «теперь имеются мощные общественные и политические силы, которые располагают серьезными средствами для того, чтобы не допустить развязывания войны империалистами». Влиятельные круги на Западе, сказал в заключение Хрущев, стали осознавать, что в атомной войне победителей не будет^{521}.