Неудавшееся Двойное Самоубийство у Водопадов Акамэ

Вернувшись в комнату, я сел пить пиво. И принял решение: оставаться в Ама как можно дольше. Я представлял себе, как Ая точно так же пьёт из банки холодное пиво в комнате на первом этаже. Быть может, поглядывая время от времени на потолок и вспоминая слова, которые сказала перед винной лавкой жильцу со второго этажа. Потом я подумал, что тёшу себя пустыми надеждами, что она наверняка считает — и совершенно справедливо — что не оставила мне ни единого хода, ни единого слова. Она ушла равнодушно, даже не взглянув на меня, и наверняка беззаботно попивает своё холодное пиво после ванны, обо мне и не вспоминая. Наверняка нрав у неё именно такой.

На протяжении всего разговора она вертела мною, как хотела. Я лишь молчал, не в силах вымолвить ни единого слова. Как жалко я, наверное, выглядел… Нафантазировал себе всякой всячины. Что «наш Го» пришёл и донёс на меня. И другое в том же духе. Она сама, наверное, заметила, что я шёл за ней тогда. И гораздо естественнее было бы предположить, что Маю велел ей отнести мне блюдо с черешнями просто так, совершенно случайно. С другой стороны, правда и то, что в тот вечер Ая сделала мне предостережение, напугав меня тем самым до того, что я даже не почувствовал вкуса черешни. Да и сегодняшняя фраза: «хватит тебе одними глазами с женщинами забавляться» была словно камень, запущенный умелой рукой прямо в сердце. Симпэй был прав — татуировка, которую я разглядел сквозь ткань её блузки, действительно изображала широко раскинувшую крылья птицу.

Увидеть, увидеть воочию… Её татуировка — словно ещё одна лежащая на дне трубы жаба. Пустая банка пива глядела на меня, словно издеваясь над моим пересохшим горлом, и я дышал, тяжело вздымая плечи, слушая, как за окном накрапывает дождь.

14

Под вечер Симпэй вбежал в мою комнату с криком: «Кровавый Повар! Кровавый Повар!» Я удивлённо посмотрел на него, и он объяснил:

— У нас, дядька, все теперь в школе говорят: «Кровавый Повар!»

— Ага…

— Говоришь вот так: «Кровавый Повар!» «Кровавый Повар!» Говоришь и бегаешь, понимаешь? А кто четыре года про кровавого повара помнить будет, тот помрёт.

— Неужели?

— Учительница наша, Фудзиэда-сэнсэй, она как услышит, что кто-то «повар» сказал, такое начинается! Сразу лицо у ней — вот такое. Жуткое лицо делает.

Глаза у мальчишки вращались как у безумца.

— Все бегают и кричат: «Кровавый Повар!» «Кровавый Повар!» И Сумико бегает, и Тон. Во дела!

Словно в лихорадке выговорив всё это, Симпэй выбежал из комнаты. Очевидно, в школе началась групповая истерия.

Вдруг, совершенно неожиданно, в двери показалась голова татуировщика.

— Слышь, Икусима. Можно к тебе на секунду? — сказал он. Я встал.

— Пожалуйста, заходите, — ответил я.

Он медленно вошёл в комнату, оглянулся. Я поспешно вымыл руки. Он так и остался стоять на пороге.

— По правде сказать, просьба у меня к тебе.

— Да, да, пожалуйста…

Глаза его были налиты кровью, как всегда. Я сделал несколько шагов к нему, пытаясь выдумать отговорку на случай, если просьба окажется невыполнимой.

— Да не беспокойся ты, ничего тут особенного, просто хочу, чтоб ты подержал у себя вот эту вот штуковину, дня два-три. Сможешь?

Он протянул мне бумажную коробку, которую держал в руках. Размером она была с маленький торт и была аккуратно обвязана бумажной верёвкой. На мгновение я заколебался, но понял, что отказаться, глядя в эти ужасные глаза, не смогу Я взял коробку, которая оказалась неожиданно тяжёлой.

— Я её тогда в стенной шкаф положу, хорошо?

— Хорошо, хорошо. Ну, бывай.

Маю ушёл. Взяв коробку обеими руками, я слегка потряс её. Что-то лязгнуло внутри. Но что? У меня не было ни малейшего представления. Тот факт, что он отдал эту вещь на хранение мне, означал, что её нельзя было хранить ни внизу, ни в рабочей комнате, и что доверить её другим своим знакомым ему тоже почему-то было неудобно. Он, очевидно, прятал какую-то тайну, или, быть может, делал меня сообщником в каком-то преступлении. Я спрятал коробку в шкаф, проклиная себя за то, что не отказался, сказав, что в моей комнате сломан замок. Подумал было сходить вниз и сказать ему об этом. Но, вспомнив его глаза, как-то не решился.

Пришла тётушка Сэйко. После того разговора, когда жилы вздулись у неё на висках, она не появлялась у меня довольно долго. Я было забеспокоился, но поскольку сам не связывался с ней ни разу, решил ничего не предпринимать. Как всегда, не говоря ни слова, она вошла, уселась, после чего тяжело вздохнула и принялась теребить пластырь на кончике среднего пальца левой руки.

— Видишь, до чего дошла? Сама себя ножиком порезала.

— Как это вас угораздило?

— Да так, ерунда… А у тебя, гляди, лицо почти зажило. Только шрам, видать, останется…

— Что ж поделаешь…

— Вот, шла сейчас возле рынка, в одной лавке приглянулось. Взяла и купила.

Она развернула бумажный свёрток и достала оттуда карликовое дерево кэяки в горшке.

— Ну? Нравится?

— М-да…

— Побережёшь его для меня, ладно?

— Я? Так в этой комнате и солнца же никакого…

— А для этих карликовых оно и лучше, когда света мало. На окно у мойки поставишь, самое то и будет.