Неудавшееся двойное самоубийство у водопадов Акамэ

Нет, наверняка, всё было не так. Во-первых, вполне возможно, что когда Ая поднялась ко мне в комнату, внизу были только этот «наш Го» и Симпэй, и что Маю узнал о черешнях впоследствии. Во-вторых, он мог назвать меня «интересным парнем», не зная о том случае на рынке. Как бы там ни было, Ая пришла ко мне в комнату не просто так, а с определённым намерением, то есть её приход что-то значил. «Юбку приподняла и как запрыгает»… От слов мальчика моё сердце задрожало. Горечью и негой.

На следующий день я снова отправился взглянуть на разлагающийся труп жабы. Презрительный голос татуировщика, с которым он бросил мне тогда: «Враки!», всё ещё пульсировал в ушах, и смотреть на жабу было тяжко. Но отвести глаза я тоже не мог. Я помахал руками, пытаясь отогнать трупных мух, но они лишь на секунду оторвались от угощенья и сразу же слетелись снова. Я опять попытался понять, отчего Симпэй так неистово умолял меня не смотреть на жабу. Он почти кричал, отчаянно, надрывно. Было ли ему стыдно? И почему он считал, что жаба умрёт, если я взгляну на неё? С тех пор, как я попал в эти холодные кварталы, мне не раз пришлось видеть жизнь тех, кто даже здесь оказался на самом дне. Увидеть невольно, но мой взгляд, наверняка, заставил многих скорчиться от боли. Я лишь раз взглянул на эту жабу, и вот она лежит на земле, мёртвая, разлагающаяся. Смогу ли я когда-нибудь понять, чем она была для мальчика, пока была жива? И что станет с ней потом? Мне стало страшно.

Я поднялся на второй этаж и услышал в комнате напротив голоса — мужской и женский. Мужской я узнал — он принадлежал татуировщику — но второй, женский, слышал впервые. Я был уверен, что это была не Ая. Слышно было плохо, но мне показалось, что женщина надрывным голосом о чём-то рассказывает. Я постыдился остановиться у двери и подслушивать, прошёл к себе в комнату, но дверь оставил приоткрытой. И сразу же подумал, что, оставляя свою дверь приоткрытой, я поступаю нисколько не лучше, чем если бы подслушивал у чужой, и с силой толкнул дверь, чтобы закрыть её до конца. Дверь с грохотом захлопнулась, и я вернулся к своему рабочему месту у окна, как вдруг замок, который с самого начала был сломан, с еле слышным щелчком разомкнулся. У меня появилась идеальная отговорка. Но воспользоваться ею было бы подло. Я встал, дошёл до двери и снова закрыл её. Но замок опять разомкнулся. В жизни бывает и такое.

Я уселся разделывать требуху, и через некоторое время из комнаты напротив послышались стоны. Стонала женщина. И тут я понял, чем объяснялся тот надрывный голос. Наверняка, перед тем как вверить своё тело татуировщику, она перечисляла одну за другой все горести и обиды, накопившиеся за долгие годы, тем самым укрепляя свою решимость. Стоит игле впиться в кожу, и тушь пребудет с ней навеки, пока её тело не станет прахом. Она во что бы то ни стало должна была выговориться, выплеснуть переполнявшие её чувства, но когда я представил себе безмолвно слушающего её татуировщика, представил его холодные глаза с налитыми кровью белками, меня бросило в дрожь. Моему взору с мучительной чёткостью явилась Ая. Её тело, белое, нагое…

Женщина стала приходить каждый день. Однажды вечером, вернувшись домой, я увидел незнакомку, которая сидела, прислонившись к стене, на верхней ступеньке лестницы и курила. Ей было за тридцать, и волосы она красила в неистово рыжий цвет. Она взглянула на меня и сразу же поклонилась. Как мне показалось, одновременно окинув меня взглядом с ног до головы. Я осторожно поприветствовал её одними глазами и хотел было пройти мимо, как вдруг из комнаты напротив моей вышел Маю.

— Эй, ты! — окликнул он её и тут же вернулся в комнату. Женщина, несколько побледнев, недовольно прищёлкнула языком, растёрла сигарету ногой и, оттолкнув меня, направилась в рабочую комнату татуировщика.

Но пришла и на следующий день. Из комнаты напротив снова послышались стоны: «хи…», «и…», «а, а…», «аа…». Я представлял себе, как она стонет, истекая слюной, не в силах стерпеть боль. И каждый раз перед моими глазами вставала Ая, и каждый раз я будто воочию видел, как тушь входит в её белое, нагое тело. И возбуждался.

Однажды утром Сай пришёл с запечатанным конвертом в руках, протянул его мне и попросил до вечера отнести в закусочную. Как всегда, он не сказал ничего лишнего, но меня удивил уже тот факт, что мне давали это поручение. Под вечер я отнёс письмо в «Игая», и в глазах тётушки Сэйко на мгновение мелькнуло удивление. Но в следующую секунду она уже выглядела как всегда, улыбаясь, отблагодарила меня и налила мне кружку пива. Затем спросила:

— Никак к доктору ходил?

Очевидно, она заметила, что марля у меня на голове была не та, что раньше. В последнее время вместо той марли, которую я купил тогда в аптеке, я мазал ранку лекарством, которое мне дал приятель, Харада, и накладывал сверху марлю, которую тоже получил от него.

— Столько вам из-за меня треволнений, — сказал я.

— У нас тут сволочи полно. А на вид, бывает, и не скажешь, так что ты давай поосторожней, ладно?