Неудавшийся эксперимент

Петельников понюхал руки — они пахли бензином. Жёлтые ботинки оказались залитыми соляркой. Светлый плащ на уровне пояса был разграфлён ржавыми линиями, которые остались от автомобильных бортов…

Около четырёх часов инспектор зашёл к диспетчеру, который помогал разбираться с путёвками, рейсами и машинами.

— До свидания, папаша. Всё, ухожу.

— Из-за универмага не спишь?

Слухи уже расползлись.

— Из-за него, — согласился инспектор.

— Зря у нас ищешь.

— Почему же?

— А глянь на машины. Сплошь тяжеловозы. Водители знаешь, сколько заколачивают? Двести пятьдесят — триста, а то и четыреста. Зачем воровать-то? Им хватает.

— Воруют, папаша, не оттого, что не хватает. Теперь всем хватает.

— Отчего же, по-твоему, воруют?

— От жадности.

Диспетчер подумал, даже не отозвался на телефонный звонок, придавив его на секунду снятой трубкой.

— Верно, от жадности. Всем хватает, а иному хочется сверх того. И всё-таки в универмаге наши не были. Вчера ж получку давали.

— Ну и что?

— День зарплаты для трудового человека вроде праздника. И семья ждёт. Поэтому настроение особое. Вот чарку водитель может позволить, а на кражу не пойдёт. Других дней, что ли, мало?

Петельников вышел на улицу. Уже пошли трамваи, и, может быть, за домами, где-нибудь на окраине, за тем же универмагом, высунулся краешек солнца. Он с отвращением подумал об автобусе, который шёл до его дома: запах бензина, выхлопных газов, нагретого крашеного железа претил ему после этой ночи. До дому не так и далеко. И утро хорошее.

Он зашагал по тихим улицам.

Старик диспетчер неплохой психолог. Трудовая копейка для рабочего человека имеет особый вес, и день её получения — особый день. Для рабочего человека. Но тот человек, который «взял универмаг», был уже не совсем рабочий, потому что польстился на чужое. Для него уже пропала святость заработанной копейки, а значит, и праздничность дня получки.

Петельников увернулся от поливочной машины. Зря: всё равно плащ отдавать в чистку.

Интересно, спит ли сейчас преступник? Спит. Но чутко: ворочается, ждёт. И выжидает то время, когда можно сбывать украденное. Впрочем, может потихоньку продавать с рук — государственные точки реализации все перекрыты. Нетрудно сбыть по дешёвке серьги, шерстяные рубашки, хрустальные вазы. Труднее продать цветной телевизор…

Инспектор чуть было не свернул в ненужный ему переулок, сбитый с шага новой мыслью: ведь телевизоры поднимались, тащились, грузились и везлись быстро и небрежно. Наверняка растряслась вся электроника. В цветном телевизоре разберётся не каждый. Если его купит неспециалист, то обратится в ателье. Вот и ещё одна работёнка — поговорить со всеми телевизионными мастерами. Рябинин до неё не додумался.

Через сорок минут Петельников открыл замок и оказался в квартире, залитой солнцем. Он обошёл её, не снимая плаща.

На тахте, как сброшенная шкура, топорщился пятнистый плед. Растерзанные журналы валялись на полу. На одном, раскрытом, на лбу сфотографированной девушки стояла чашка с недопитым кофе. На столе, кажется, было всё, что производит лёгкая промышленность. И даже чернела гантелина, которую, видимо, произвела уже тяжёлая промышленность.

— Надо жениться, — вздохнул инспектор и бросил плащ на тахту.

Из дневника следователя.

Существует такая мысль, что каждое дело трудно начинать. А мне кажется наоборот: трудно не начинать — трудно продолжать. А ещё труднее кончить. Как мы лихо начали: выехали, осмотрели универмаг, вытащили из ковра сторожа, возбудили уголовное дело… А теперь? Я веду пустые допросы продавщиц, Петельников ползает сутками по автобазам.

В начале любого дела существуют трудности незнания, новизны, может быть, неуверенности, но это простые трудности. Когда их минуешь, начнутся другие, несравнимые с первыми — трудности роста, трудности движения вперёд, творческие трудности. Вот с ними-то не каждый и справляется. Поэтому так много начатых и неоконченных дел. Я заметил, что строительные организации прытко закладывают фундаменты, свои нулевые циклы — и замирают. А сколько людей, десятки раз принимавшихся за утреннюю гимнастику? И сколько на свете людей, что-либо начинавших, — миллионы?

Поэтому легче работать в первый год, чем в десятый; всё-таки легче расследовать первое дело, чем сотое; легче родить ребёнка, чем воспитать; легче влюбиться, чем любить; и, возможно, легче совершить однажды подвиг, чем всю жизнь быть образцовым человеком.

Не хорошее начало трудно — трудно хорошее продолжение.

Он незаметно всматривался в его ногти. Опять блеснули… Наверняка покрыты бесцветным лаком, поэтому перемигиваются со стёклами окна, стоит пошевелить пальцами. Этот блеск — вообще-то незаметный, если не обращать внимания, — мешал допросу. Зонтик не мешал, потому что висел на стуле за директорской спиной; был подвешен за ту громадную загогулину-ручку, отличавшую его от женского.