Неудержимая. Моя жизнь

Квартира напоминала те, которые показывали в фильмах 80-х годов о семьях в тяжелый период их жизни, одиноких матерях и беглых преступниках. И когда я сейчас о ней думаю, то не уверена, имею ли я в виду этот небольшой жилой комплекс в Брейдентоне или квартиру, в которой жил вместе со своей матерью Даниель, герой фильма «Парень-каратист», одного из моих самых любимых, который тоже внес лепту в мое обучение английскому языку. Дом был двухэтажным, напоминающим мотель, с задним двором и дверями, выходившими на внешнюю галерею. Внутри дом был маленьким и темноватым, окна выходили на дорогу, обсаженную пальмами. Мы с папой спали на диване в гостиной, который раскладывался в двуспальную кровать с продавленной серединой. Так что даже во сне приходилось думать о равновесии. Возможно, именно с этой кроватью связаны проблемы со спиной, которые с тех пор преследуют Юрия. Ощущала ли я дискомфорт от того, что приходилось делить кровать с отцом и спать рядом с ним так, как спят старые женатые пары? Нет. Это была моя жизнь, и она мне нравилась. И несмотря на то, как трудно иногда бывало, я всегда знала, что он рядом, бьется за меня днями и ночами. Мы жили по режиму – ни одного дня мы не проводили в безделье. Утром мы просыпались еще до того, как всходило солнце, и крадучись передвигались по квартире, стараясь не разбудить нашу хозяйку. Папе не нужен был будильник. Он просто устанавливал свои внутренние часы на магический час. На пять часов утра. Он вылезал из постели, обувал обувь и был готов к новому дню. В темноте мы съедали завтрак, обсуждая наши задачи на новый день. Над каким элементом игры мне надо сегодня поработать? О чем я думаю? Потом мы отправлялись в академию. Юрий провожал меня всю четверть мили, или около того, до ворот. Это занимало минут двадцать пять. Пока мы шли, всходило солнце.

Позже мы купили велосипед. Юрий крутил педали, а я сидела на багажнике. Однажды нас остановил полицейский, потому что я ехала без шлема. Моему отцу, человеку, который жил всего в ста милях от Чернобыля, где взорвался реактор, это показалось смешным.

В 6.30 утра я уже была на корте и отрабатывала удары. Потом мы разбивались на группы для упражнений и занятий. Надо было все время чем-то заниматься. Это была философия Ника. Если не бьешь по мячу, то подаешь мячи, если не бьешь и не подаешь, то стоишь в очереди, разминая ноги и дожидаясь, когда выйдешь на заднюю линию корта. Вначале меня определили в группу, в которой было, шесть-восемь девочек. Мы вместе работали все утро и как по мне, так это было здорово. Я получила шанс действительно лучше узнать их. В большинстве случаев это были те девочки, с которыми я потом сталкивалась на протяжении всей моей карьеры – я до сих пор играю с ними, хотя мы стали старше, по крайней мере по теннисным стандартам. Они приехали со всех концов света. Некоторые были хороши. Некоторые – очень хороши. Некоторые просто великолепны. Но большинство ни на что не годилось. И вот эти-то ученицы, которые приносили академии основной доход, находились здесь потому, что их родители никак не хотели мириться с реальностью. Даже те, кто играл хорошо, были недостаточно хороши – даже мне это было видно. В нашем мире хороших игроков от великих отделяет пропасть шириной с Большой Каньон.

В большинстве своем эти девочки были здорово избалованы. Было видно, что они не хотят быть здесь. А через пару минут становилось понятным, что они и играть не могут. Никакой координации. Не отличают левую ногу от правой руки. Ни на чем не способны сосредоточиться. Может быть, именно поэтому они все время пребывали в дурном настроении и раздражались без всякой на то причины. Так вело себя множество детей, учившихся у Боллетьери, и это вызывало у меня отвращение. Помню, как я рассматривала фотографии, сделанные после окончания большого детского турнира. На них победители стояли рядом с проигравшими. Даже не видя кубков, можно было сразу же отделить везунчиков от неудачников. И вот тогда я решила для себя, что по моему виду никогда нельзя будет сказать, выиграла я или проиграла.

В 12.30 наступал перерыв на ланч. И почему все кафетерии должны быть такими противными? Я впервые увидела еду, которую подавали на ленте конвейера. Закрыв глаза, я съела ее. Потому что знала, что наш банковский счет зависит от того, сколько я смогу съесть в академии.