Неудержимая. Моя жизнь

Было ли мне одиноко? Грустила ли я? Я жила этой жизнью, и мне не с чем было ее сравнивать. Раз в неделю я говорила с мамой по телефону. Разговоры были короткими из-за дороговизны. Она спрашивала меня о том, чем я занимаюсь, и говорила, что любит меня. Он все еще пыталась заниматься моим образованием, даже на таком расстоянии. Самым главным для нее было, чтобы я не забыла о своих русских корнях, чтобы я могла читать и писать по-русски и чтобы я знала русских писателей и их главные книги. Она говорила, что я не должна забывать, кто я и откуда приехала.

– Если ты не знаешь, откуда ты, то ты не знаешь, кто ты, – повторяла она.

Я плохо помню наши разговоры, но хорошо помню письма. Я писала ей каждый день. И в конце листа подписывала своими каракулями: Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!

Однажды русский мальчик, с которым я дружила – у него был брат, и он был из богатой семьи, – схватил мое письмо и убежал, читая его вслух. Он стал смеяться надо мной.

– Почему ты так часто пишешь «люблю тебя»? – интересовался он.

– Но это же моя мам, – защищалась я.

– Ну и что? – не понял он. – Сплошные сопли.

Помню, как я посмотрела на него и спросила:

– А разве ты не говоришь маме, что любишь ее?

– Ну, говорю, но не так часто, как ты, – услышала я в ответ.

– Может быть, потому, что твоя мама рядом, а моя нет.

Когда я говорила это, в моих глазах стояли слезы, так что, может быть, я грустила больше, чем готова в этом признаться.

Когда я немного подросла, то стала ходить в общеобразовательную школу рядом с академией. Хотя в самом начале, когда я еще не знала английского, моей единственной учительницей была старая русская дама, которая приходила к нам домой несколько раз в неделю. Она учила меня основам – математике, истории, английскому, хотя его я учила по телевизору. Эти ранние дни закалили меня. Сейчас я думаю, что они объясняют мой характер, стиль моей игры, мое поведение на корте и почему меня трудно победить. Если у вас нет мамы, на груди которой можно поплакать, то вы не плачете. Вы просто живете, зная, что рано или поздно все изменится – боль пройдет, а фортуна повернется к вам лицом. И такой подход больше чем что-либо характеризует мою карьеру. Я никогда не брюзжу. Не бросаю ракетку. Не угрожаю линейным судьям. Но я и не отступаю. Если вы хотите меня победить, то вам придется отрабатывать каждый мяч в каждом гейме. Я вам ни в чем не помогу. Некоторые люди, особенно те, кто вырос в загородных клубах, на подстриженных полянах не привыкли к девочкам, которые ведут себя как ванька-встанька.

Конечно это именно то, о чем говорил Юдкин – не имеющая названия черта, упертость, которая свойственна только русским. Мой отец любит рассказывать о нескольких ключевых моментах, когда он понял, насколько я упертая. Один из них произошел, когда мне было шесть лет, еще до отъезда в Америку. Когда я проснулась, на глазу у меня было уплотнение, вроде припухлости на роговице. Сначала никто не обратил на это внимания. Но уплотнение стало расти. И в один прекрасный день я проснулась от боли, которая буквально убивала меня. Юрий отвез меня в больницу. Там вызвали специального доктора, глазного хирурга, женщину.

Она осмотрела меня.

– Нам придется удалить уплотнение, немедленно, прямо сейчас, – сказала она.

– ОК, – сказал Юрий, – удаляйте.

– Но оно расположено рядом с глазным яблоком, так что анестезию дать невозможно, – объяснила врач. – Я не смогу обезболить глаз. Ваша дочь будет чувствовать каждый надрез.

– ОК. ОК. Делайте.

Женщина увела меня в операционную, и я каким-то образом смогла это все пережить. Через двадцать минут мы вернулись к Юрию. Доктор была белая, как бумага, и не могла говорить. Юрий испугался.

– Боже! – воскликнул он. – Что случилось?

– Не волнуйтесь, – ответила доктор. – Все прошло хорошо. Я постаралась. Так что проблем нет. Но меня вот что беспокоит – Маша совсем не плакала. Это ненормально. И плохо. Надо плакать.

– И что же нам делать? – спросил Юрий.

– Не знаю, но это ненормально, – ответила хирург. – Она должна плакать.

– ОК, – сказал Юрий. – ее уже не изменишь. Если захочет плакать, то поплачет. Если не хочет, то ее не заставишь.

На автобусе мы вернулись домой, и я молчала всю дорогу. И только когда мы вошли в квартиру, и моя мама обняла меня, я заплакала. Боже, как же я рыдала!

Или вот еще. Мы бежали к автобусу, опаздывая на тренировку. И я упала. Сильно. Очень сильно. Ноготь на моем мизинчике оторвался. Напрочь. Все было залито кровью.

– Боже мой! – воскликнул Юрий. – Надо возвращаться домой.

– Все ОК, па, – ответила я. – Нам надо на тренировку.