Неудобные люди

– Да вы вообще понимаете, что происходит? Слишком? Она говорит, слишком! Ха. Да здесь таким скандалом пахнет, что меня выпнут, и еще далеко пролечу. Не дай бог кто узнает, вы представляете, что будет? Представляете заголовки в газетах? Диагност домогается недееспособного мальчика. КУДА СМОТРИТ ДИРЕКТОР!

– Он не недееспособный, он…

– Да не важно это! НЕ ВАЖНО! Я вам в целом! Я про масштаб! Это статьей пахнет. И уже не журналистской, а конкретной статьей!

– Я вам еще раз говорю, я тут ни при чем! Что я могла сделать?

Золотухин постукивал ручкой по столу.

– Слушайте, мы с вами никогда особо хорошо не ладили…

Настя забеспокоилась еще сильнее, хотя думала, что и так дошла до границы, за которой ее нервная система откажет совсем.

– Не вижу здесь проблем для выполнения моей работы.

– Значит, я жду от вас заявление по собственному.

– Ч-что? – Настя привстала, и стул привстал за ней, пока она не заметила и не отпустила его. – Я же сказала, что никаких проблем…

– Заявление.

– Вы не можете! Я засужу! Я ничего не сделала, я просто выполняла…

– Сегодня, – Золотухин повысил голос. – Сейчас. Сейчас сходите, напишете, принесете, потом соберете вещи. Или вот, на, держите, пишите. Прямо тут. Потом с вещами пойдете. И без сцен, никому ни слова. Ясно? Я вас сам засужу, если вы хоть кому-то. И жизнь вашу в этой школе сделаю невыносимой, если вы остаться захотите! Такой скандал…

В американских фильмах после увольнения все уходят с работы с коричневой коробкой в руках. Грустно про себя улыбаясь, Настя думала, где они эту коробку берут – приносят заранее? им выдают в качестве извинения? или на выходе из офиса стоит отдельный магазинчик для уволенных?

Ничего такого у Насти, конечно, не было, пришлось спрашивать у Наташи с Олей. Наташа позвонила завхозу, и тот принес какую-то потрепанную древнюю коробку с дырками на углах, из которых сыпались остатки цемента или чего-то еще. Грустно улыбнувшись еще раз, Настя подумала, что делать-то нечего, и начала складывать вещи. Календарик, книга, тамблер, кружка, пара журналов из нижнего ящика, листовой чай, стеклянный чайник, пустырник, заменитель сахара и мелкая дребедень, большая часть которой ей не понадобится вне этого места, поэтому Настя выложила календарик, специально купленную для работы кружку, пару журналов, листовой чай и мелкую дребедень и отдала Наташе с Олей, а остальное сложила-таки в коробку, та оказалась заполнена только на чуть-чуть, как в аквариум насыпают песок на дно, а заварочник ты оставишь, нет, заварочник, если можно, я заберу с собой.

Жаль, нам он так полюбился, хороший заварочник.

Настя заклеила коробку скотчем, обвела взглядом небольшой кабинет, постепенно снова становящийся чужим, отдаляющийся и гаснувший, и опустила голову, стараясь держаться, держаться лучше, чем превратившиеся в поролон ноги и руки, напичканные стекловатой так, что кололо и зудело. Сзади раздался звук медленных каблуков. Подошла Наташа. Наклонившись, она вытерла бегущую Настину слезу. А слезу из другого глаза не заметила. Или не захотела.

– Ну чего ты? – спросила с доброй строгостью. – У тебя дочка, семья. Найдешь, чем заняться. Мы бы только рады были не работать, – натянуто улыбнулась она,

но у Насти не улыбалось в ответ: она не была рада, чем там находить заниматься.

– Ох, девочки, – развернулась. – Дайте я вас обеих обниму. На прощанье.

– На прощанье, скажешь тоже, дурында. Мы-то про тебя не забудем. Приезжай. Или просто так давай видеться.

– Да, Настенька, – Оля встала из-за стола. – Мы тебя очень-очень любим.

– Да знаю я. Знаю. И я. – Настя прижималась к (бывшим[?]) коллегам.

Наобнимавшись и попрощавшись, Настя взяла вещи и вышла из кабинета. Медленно проходя коридоры, она думала, откуда узнал Золотухин о ее разговоре с Димой. Картинки на стенах, шершавые. В голову приходили разные варианты, но один казался невероятнее и страннее другого. Оля/Наташа? Они к тому времени ушли. Да и зачем им. Сам Золотухин? Он на третий этаж даже не поднимается. Динара? Могла бы, но Настя ее в тот день даже не видела, и сидит та в другом конце коридора, к Насте не суется[33]. Сам Дима, конечно, не мог сказать. Темные лестницы, в которых на несколько секунд перестаешь существовать. Кто-то из воспитателей услышал и забоялся за воспитанника? Возможно, но почему обо всем сначала было не поговорить с Настей? Чьи-то родители? Тогда, поди, вопли бы разразились нешуточные. Знал ли доложивший, что всё обернется так? Возможно. Подначивал ли он Золотухина? Возможно. Непонятно. Где-то в воздухе заиграла песня про невозможное возможно. С ума сойти. Запах затхлого пара и традиционного супа. Пройдя вход в столовую на первом этаже, Настя услышала мелкие торопливые шаги и тяжелую одышку.

– Стой, подожди, Насть, – пыхтела Оля.

– Что такое? Я что-то забыла?

– Нет, я… я хотела тебе сказать… кое-что. Я не знаю, знаешь ли ты…

Неужели она? Она? Ох! Оля! А теперь что, прибежала извиняться?