Неугасимый огонь

Она тоже была кающейся грешницей. И почему она не могла ринуться в ночь и кричать, рыдать и говорить о своем горе в надежде, что и ее покаяние дойдет до небес?.. Она была и предательницей. Она не только изменила Пабло, но и предала свою дочь Сару. Вот уже второй год, как она не может отомстить убийце ее. Ведь она далее и не пыталась найти Пако. Стоило ей обрести временный покой, как ее ненависть утихла. А сейчас планы о мести потускнели перед совершенными ею прегрешениями. Где-то на улице мужской голос запел классическую санэту, показавшуюся Софье естественным излиянием религиозных чувств мятущейся души певца. Через открытое окно мелодия слышалась очень хорошо, и Софья внимала этому певцу до тех пор, пока голос не замер.

Процессии длились двое суток. Каждая проходила по предписанному маршруту, каждая имела свой кодекс правил, формировавшийся годами и ревниво соблюдавшийся гильдиями и братствами.

– Наконец-то все кончилось, – с облегчением отметил Пабло.

– Боже праведный, что за странный город. Непонятный город в безумной стране. Тебе известно, почему Эль Колон выбрал Севилью, а не Кадис в качестве центра своих дел? – обратился он к Софье.

Та отрицательно покачала головой.

– Потому что, – продолжал Пабло, – в 1492 году порт в Кадисе был переполнен судами, вывозившими евреев, которых их католическое величество высылало из страны. Мы обречены на крайности, дорогая. Наверное, – это часть нашего характера и прежде всего жителей Севильи. Рассказывали, что три флагелланта умерли, забили себя до смерти. Но таких фанатиков в Испании гораздо больше.

Софья кивнула. Она следила, как процессия терялась из виду, шествуя в направлении собора и затем она перевела взгляд в сторону Трианских холмов.

– Есть люди, которые обязаны просить у Бога прощения, – произнесла она.

Он увидел куда Софья смотрела.

– Но не тебе, – нежно проговорил он. – Забудь об этом, маленькая моя. Все кончилось, им уже не в чем тебя обвинять. И, кроме того, через несколько дней Пасха наступит. Хватит себя изводить, пришло время праздника. – Он взял ее руку в свою. – С тех пор, как у меня появилась ты, понял и я, что такое радость.

Очистив себя от греховной скверны, Севилья готова была вновь грешить и веселиться. Яркое солнце конца апреля светило над Плаза де Торос в Пасхальное воскресенье. Восторженные зрители вопили «оле!» каждому удачному пасу матадора Эль Севильяно – теперь он уже стал их собственностью. Эхо многократно повторяло крики обезумевшей толпы болельщиков. Карлос, взяв псевдоним Эль Севильяно, мгновенно превратился в их идола. «Оле!» – вновь раздались оглушительные вопли, когда после серии удачных и виртуозных «вероникас» он, завершая бой, исполнял превосходную «гаонеру».

– С каждым боем он становится все лучше и смелее, – бормотал довольный Пабло. – Бесстрашнее.

Будто с каждым выступлением жизнь для него теряла ценность, – мелькнуло в голове у Софьи. Она рассматривала толпу зрителей и ей иногда мерещились то Зокали, то Пако. Присмотревшись, она убеждалась, что это были не они. Да и окажись они здесь и, увидев Софью, они бы ее не узнали. Им и в голову бы не пришло, что женщина идальго-богача в сатиновом платье и шелковой шали – их бывшая Софья, которая пела так, как никто больше не мог. Но, паче чаяния случись такое, все равно они были бы бессильны что-либо предпринять. Аура богатства и привилегий, теперь ей дарованные, вознесли ее на недосягаемую для них высоту и оградили ее от них. Софья все это понимала, но, тем не менее, продолжала всматриваться в окружавших ее людей, как бы ища в них фрагменты канувшего в небытие ее кошмарного прошлого.

В очередной раз Карлос на окровавленном песке арены убил очередного быка, и под неистовый рев толпы президент корриды вручил ему только что отрезанные бычьи уши – знак признания его бесстрашия и мастерства.

– Ты должен решить сейчас, – сказала Мария. – Ты не имеешь права на выжидательную позицию или нейтралитет.

– Почему? – Роберт нежно поглаживал ее волосы и слушал майскую песню сверчков за окном.

Да, эта женщина, без сомнения, его удовлетворяла. Она не была такой ограниченной и одержимой, каким был брат Илия. Роберт начинал понимать, что преданность Марии Ортеги демократическим ценностям была ничем иным, как преклонением перед властью, но никакая не жажда равенства и всеобщей справедливости. Ему было легко с этой женщиной, в которой не было и следа слепой преданности или фанатизма и которой доставляло удовольствие находиться вблизи трона – это наделяло ее своеобразным, присущим лишь ей, шармом, а его – чувством постоянной новизны в эти семь месяцев, прошедших с начала их связи. Он не любил ее, но хорошо понимал. Бывали минуты, когда беседа с нею доставляла ему такую радость и наслаждение, сравнимые лишь с минутами близости в постели.

– Ты думаешь, что если Амьенский мир нарушен, то что-нибудь изменится или уже изменилось? – спросил Роберт.