Мать подошла, взяла письмо и стала внимательно его изучать. Чрезвычайно внимательно. Ее губы двигались, когда она читала этот лаконичный отказ. Мне было непонятно, взволновало ли ее это письмо или нет. Она выглядела довольно спокойной.
— Анна Орлогги… Мне это нравится, — сказала мама. — Могу спорить, что никакой Анны Орлогги на самом деле не существует. — Она сделала паузу — Смотри, здесь — телефонный номер.
Мать принялась ходить взад-вперед по моей гостиной. Она пришла на прием к господину Скотту — расшаталась коронка, — а ко мне заскочила без всякого предупреждения. Письмо принесли сегодня утром.
— Тебе налить чего-нибудь? — спросила я. — Сока? Кока-колы?
У меня был перерыв на обед. Беранжер только что ушла, а Хамид должен был прийти в два. Людгер с Ильзой уехали в Лондон «навестить друга».
— Давай кока-колу, — сказала она.
— Когда ты прекратила употреблять алкоголь? — спросила я, проходя в кухню. — У тебя ведь во время войны была такая привычка.
— Полагаю, ты догадываешься почему, — сухо сказала она, проследовав за мной. Мама взяла у меня стакан и сделала глоток, но я видела, что ее ум напряженно работал. — Вот что, Руфь, позвони сейчас по этому номеру, — решила она, и ее лицо неожиданно ожило. — Да, так и нужно сделать, и скажи, что хочешь поговорить с ним о «СБД Лимитед». Это должно сработать.
— Ты в этом уверена? Не выпускаешь ли ты здесь джинна из бутылки?
— Да, но в этом-то и весь смысл.
Я очень неохотно набрала лондонский номер и долго слушала гудки на том конце провода. Я уже почти собралась положить трубку, когда мне ответил женский голос:
— Приемная лорда Мэнсфилда.
Я объяснила, кто я такая, и сказала, что только что получила письмо от лорда Мэнсфилда.
— Ах, да. Мне очень жаль, но лорд Мэнсфилд за границей, и в любом случае — он не дает интервью.
Женский голос звучал четко и аристократично — я подумала, была ли эта женщина Анной Орлогги?
— Будьте так любезны, передайте лорду Мэнсфилду, — сказала я, решив подчеркнуть аристократические нотки в своем собственном голосе, — что мне хотелось бы задать ему несколько вопросов по поводу «СБД Лимитед».
— Боюсь, что это ничего не изменит.
— А я боюсь, что изменит, если вы
— Я ничего не могу обещать.
— «СБД Лимитед». Пожалуйста, не забудьте сказать ему это. Спасибо. До свидания.
И я положила трубку.
— Умница, Руфь, — похвалила меня мать. — Мне бы не хотелось быть сейчас на другом конце провода.
Мы проследовали к выходу через кухню. Я показала свою новую садовую мебель, и мать надлежащим образом одобрила ее, но мысли ее все еще витали далеко.
— Я уверена, что теперь он встретится с тобой, — сказала она задумчиво. — Он не сможет удержаться. — Она повернулась ко мне и улыбнулась. — Как прошло твое свидание?
Я рассказала ей о Хамиде и его объяснении в любви.
— Как замечательно, — воодушевилась мама. — Он тебе нравится?
— Да, — ответила я. — Очень. Но я не люблю его.
— Какая досада. А он хороший человек?
— Да. Но он — мусульманин, Сэл, и он собирается работать в Индонезии. Я вижу, куда ты клонишь. Нет — отчим для Йохена из него не получится.
Мама не осталась на обед, но попросила меня позвонить ей немедленно, как только будет что-нибудь от Ромера.
Хамид снова пришел на урок. Он взял себя в руки и держался нормально. Мы посвятили все время новой главе из жизни Амберсонов, — те возвратились после неудачного отпуска, проведенного близ замка Корфе, где от них убежал их пес Распутин, — и погрузились в таинства настоящего совершенного длительного времени глагола. «Последнее время Распутин вел себя как-то странно. Соседи жаловались на его лай». Страшная угроза нависла над замкнутым миром городка Дарлингтон-Креснт. Перед уходом Хамид снова пригласил меня поужинать с ним в «Брауне» в пятницу вечером, но я тут же сказала ему, что занята. Он не стал настаивать. Сперва я было репшла, что он успокоился, однако, учитывая это новое приглашение, оказалось, что еще нет.
В ожидании детей мы с Вероникой стояли и курили недалеко от детского сада «Гриндлс».
— Как Сэлли? — спросила Вероника. — Лучше?
— Вроде да. Но тревожные симптомы все еще остаются. Она купила себе ружье.
— О боже…
— Стрелять в кроликов, как ока говорит. А история о том, чем она занималась во время войны, становится все более… удивительной.
— Ты ей веришь?
— Да, верю, — прямо ответила я, будто признаваясь в совершенном мной преступлении.