Неугомонная мумия

Каменная скамейка перед лавкой была пуста, значит, покупателей нет. Я заглянула внутрь. Тускло освещенная комнатка была забита товарами. Большую часть свободного места занимал сам Абдель – человек небольшого роста, но необъятной толщины. Пока богатство не испортило его фигуру, Абделя, наверное, можно было назвать красивым – правильные черты лица, большие карие глаза. В нем и сейчас осталось кое-что от прежнего щеголя, если судить по одеянию из кашемира цвета зрелого апельсина и массивному зеленому тюрбану. Возможно, при помощи этого сооружения на голове Абдель восполнял недостаток в росте. Стоя ко мне спиной, он напоминал ярко-оранжевый воздушный шар, увенчанный капустным кочаном.

За ним, в занавешенном дверном проеме, стоял еще один человек. Я видела только его лицо, надо сказать, довольно зловещее лицо – очень смуглое, почти черное, как у нубийца, дряблое, с мешками под глазами, наводившими на мысль не столько о возрасте, сколько о разгульной жизни. Увидев меня, человек дернул верхней губой, над которой чернели редкие усики, и оскалился. Хриплым голосом он перебил воркующую речь Абделя. Я разобрала лишь несколько слов, все остальное смешалось в непонятную сумятицу.

С проворством ящерицы, удивительным для человека столь солидной комплекции, Абдель обернулся и властным жестом заставил замолчать своего собеседника. Широкое смуглое лицо лоснилось от пота.

– Да это же Ситт-Хаким! – воскликнул хозяин лавки, расплываясь в улыбке. – Жена великого Эмерсона. Большая честь видеть вас у себя дома, госпожа доктор!

Поскольку мне не хуже Абделя известно, кто я такая, то напрашивался вывод, что слова предназначались неприятному усатому субъекту. И вряд ли это было официальное знакомство, поскольку, заслышав мое имя, зловещий усач исчез, да так внезапно и бесшумно, что даже занавеска за ним не колыхнулась. Видимо, хозяин не столько представлял меня, сколько предупреждал посетителя.

Абдель поклонился, точнее, попытался поклониться, но шар согнуть не так-то легко.

– Добро пожаловать, уважаемая и драгоценная. А этот юный благородный господин, разве может он быть кем-то иным, кроме как сыном великого Эмерсона! Какой красавчик, и сколько ума светится в его глазах!

Это было невероятным нарушением этикета: нельзя хвалить ребенка из опасения накликать завистливых демонов зла. Раз Абдель допустил такую ошибку, значит, он чем-то сильно взволнован.

Рамсес не сказал ни слова и лишь величаво поклонился в ответ.

– Но давайте же выйдем на воздух, драгоценная Ситт-Хаким, – продолжал разливаться Абдель, – сядем на эту удобную мастабу, выпьем кофе, и вы расскажете мне, чем могу вам служить.

Я позволила вывести себя из лавки и усадить на каменную скамейку. Хозяин присел рядом и хлопнул в ладоши, призывая слугу. Под оранжевым одеянием он носил длинный халат из полосатого сирийского шелка, перевязанный поясом, который едва гнулся от обилия жемчуга и золотых нитей. Абдель не обратил никакого внимания на Рамсеса, который остался внутри лавки. Нарочито заложив руки за спину, словно демонстрируя послушание, Рамсес разглядывал выставленные на продажу товары. Я решила его не звать. Даже если что-нибудь и сломает, ничего страшного – большинство предметов все равно дешевые подделки.

Некоторое время мы с Абделем пили кофе и обменивались неискренними комплиментами. Затем хозяин лавки вдруг сказал:

– Надеюсь, вас не оскорбила речь этого ничтожного нищего? Он пытался кое-что мне продать. Однако у меня возникли подозрения, что эти древности украдены, а как известно вам и моему великому другу Эмерсону, я не имею дел с мошенниками.

Я согласно закивала, прекрасно зная, что Абдель бессовестно лжет. А он знал, что я знаю. Мы разыгрывали освященный временем спектакль, когда обе стороны клянутся в самых благородных намерениях, а сами вынашивают планы, как бы поудачнее обмануть другого.

Торговец ласково улыбнулся. Этот толстяк умел хранить невозмутимость, но я-то прекрасно изучила старого плута – его реплика была не извинением, а замаскированным вопросом. Он всеми силами стремился выведать, поняла ли я, о чем они шептались.

Многие профессии, особенно связанные с преступным миром, с годами обзаводятся собственным языком, и воровской жаргон Лондона семнадцатого века служит прекрасным тому примером. Абдель и зловещая личность разговаривали на жаргоне каирских торговцев-ювелиров. В его основе лежит древнееврейский язык, который я учила вместе со своим покойным отцом-историком. Вообще-то они говорили очень быстро и очень тихо, поэтому я разобрала лишь несколько слов. Абдель сказал: «Хозяин съест наши сердца, если...» Тут собеседник предостерег его о том, что появились посторонние уши.

Однако признаваться, что знакома с секретным наречием, я совершенно не собиралась. Пусть старик гадает и тревожится.

И Абдель встревожился. Вместо того чтобы бесконечно пересказывать слухи, он внезапно перешел к делу, спросив, что мне угодно.

– Я пришла ради брата моего мужа Эмерсона. Он изучает древний язык Египта, и я обещала ему привезти папирусы.