Неугомонная

— Я не думала, что это важно, — ответила Ева, не спуская глаз с Ромера. Она хотела выглядеть совершенно равнодушно и невозмутимо. Ромер все улыбался и улыбался — он был очень спокоен — и, как она заметила, одет более тщательно. На нем были темно-синий костюм, белая рубашка и еще один очередной полосатый английский галстук.

Отец суетился: выдвинул для нее стул и все говорил, говорил.

— Мистер Ромер знал Колю, ты понимаешь?

Но у Евы в голове звучала лишь череда резких вопросов и восклицаний: «Как вы посмели прийти сюда?! Что вы наговорили папе?! Какая наглость! И что вы хотите от меня услышать?».

На столе на серебряном подносе стояли стаканы, бутылка портвейна и тарелка с засахаренным миндалем. Было ясно, что Ромеру ничего не стоило инсценировать для себя такой радушный прием в этом доме, поскольку он был уверен, что его визит принесет утешение.

«Как долго он уже здесь», — подумала Ева, отметив уровень портвейна в бутылке. Что-то в поведении отца подсказывало, что каждый выпил больше стакана.

Отец почти силой заставил дочь сесть; но она отказалась от стакана портвейна, в котором так нуждалась. Ева заметила, как Ромер осторожно сел на свое место, небрежно закинул ногу на ногу и намеренно едва заметно улыбнулся. Она поняла: эта улыбка свидетельствовала о том, что ему известно, что последует дальше.

Решительно намереваясь расстроить его планы, девушка поднялась.

— Мне пора идти. Я опоздаю в кино.

Каким-то образом Ромер опередил Еву в дверях, придержав ее пальцами за левый локоть.

— Господин Делекторский, можем ли мы поговорить где-нибудь с Евой с глазу на глаз?

Отец проводил их в свой кабинет — небольшую спальню в конце коридора — со скучными официальными фотографиями родственников Делекторских на стенах, письменным столом, диваном и книжным шкафом, полным книг его любимых русских писателей: Лермонтова, Пушкина, Тургенева, Гоголя и Чехова. В комнате пахло сигарами и помадой для волос, которой пользовался отец. Подойдя к окну, Ева увидела мадам Руасансак, развешивавшую во дворе белье. Неожиданно девушка почувствовала себя неловко: ей казалось, что она поняла, как ей вести себя с Ромером, но сейчас, когда оказалась наедине с ним в этой комнате — одна в папином кабинете — все внезапно изменилось.

И, словно почувствовав это, Ромер тоже изменился: исчезла его чрезмерная самоуверенность, ее сменила манера более прямая и, похоже, более ему присущая. Он заставил Еву сесть и, выдвинув стул из-под письменного стола, сел сам напротив нее, словно сейчас должно было произойти нечто похожее на допрос. Ромер протянул девушке свой помятый портсигар, и она взяла сигарету, не сказав: «Нет, спасибо», но сразу же вернула ее. Ева внимательно смотрела, как он убирал ее назад в портсигар, очевидно, с легким раздражением. Ева почувствовала, что одержала мелкую незначительную победу — ничего, хотя бы на миг разрушить эту его легкую уверенность во всем.

— Николай погиб, выполняя мое задание, — сказал Ромер.

— Вы уже говорили мне об этом.

— Его убили фашисты, нацисты.

— Я думала, что это были грабители.

— Он выполнял… — Ромер сделал паузу. — Он выполнял опасное задание — и его раскрыли. Думаю, что Колю предали.

Ева хотела что-то сказать, но промолчала. Теперь, когда наступила тишина, Ромер снова достал свой портсигар и совершил ту же цепочку бессмысленных движений: засунул сигарету в рот, постучал по карманам в поисках зажигалки, вынул сигарету изо рта, постучал обоими ее концами по портсигару, подвинул пепельницу на отцовском письменном столе ближе к себе, прикурил сигарету, глубоко затянулся и потом долго выпускал дым. Ева наблюдала за всем этим, пытаясь остаться совершенно бесстрастной.

— Я работаю на британское правительство, — сказал он. — Вы понимаете, что я имею в виду…

— Да, — ответила Ева. — Думаю, что понимаю.

— И Николай тоже работал на британское правительство. По моему указанию он пытался проникнуть в «Аксьон франсез». Он вступил в эту организацию и докладывал мне обо всем, что там происходило, если считал, что это представляло для нас интерес.

Ромер умолк, но, видя, что Ева не собирается вступать в разговор, наклонился и заметил довольно здраво:

— Еще полгода-год, и в Европе начнется война — между нацистской Германией и рядом европейских стран — будьте уверены. И работа вашего брата была напрямую связана с предотвращением этой войны.

— Что вы хотите сказать?

— Что Николай был очень смелым человеком. И погиб не зря.

Ева сдержала сардонический смех, подкативший к горлу, и тут же почувствовала, как глаза налились слезами.

— Лучше уж ему было быть трусом, — произнесла она, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Тогда бы он не погиб вовсе. И через десять минут вполне мог бы войти в эту дверь.

Ромер поднялся и подошел к окну. Он также понаблюдал, как мадам Руасансак развешивала свое белье, потом повернулся, сел на край отцовского письменного стола и пристально посмотрел на Еву.

— Я хочу предложить вам работать вместо Николая, — сказал он. — Идите к нам.

— У меня есть работа.