Неугомонные бездельники

Я улыбнулся и ничего не ответил. Мне было хорошо: и оттого, что я влюблен в Томку, и оттого, что Славка это понимает, и оттого, что Томка знает про меня какой-то секрет.

- Пока, - сказал мой друг.

- Пока.

Я задержался у дверей, глядя на темное Томкино крыльцо. Мне вдруг подумалось, что Томка затаилась в сенях и ждет, когда я останусь один. Ну, вот я остался один, выходи, скажи, что за секрет ты знаешь!.. Никого... Тишина...

КОНЦЕРТ

Спохватившись, что родители вот-вот придут с работы, а на столе груда грязной еще с обеда посуды, я схватил ведро и помчался в кочегарку.

Дядя Илья, голый по пояс, в брезентовых штанах и в незашнурованных ботинках, подкармливал топку одного из котлов. Другой стоял холодный, отдыхал. Истопник работал просто и четко: с маху вонзал округлую совковую лопату точно в границу между углем и полом, как в горизонт, подтягивал ее и прямо с пола мощным швырком метал уголь в ненасытную пасть, где бились, пожирая друг друга, огненные языки...

Разлилась река

Во все стороны,

почему-то вспомнил я чьи-то стихи... Эх, и любил же я иногда зимой, пробежавшись налегке по морозцу, ворваться в этот рай и замереть перед топкой, растопырив руки, чтобы тепло доползло до самых подмышек... И еще любил, договорившись с дядей Ильей, привести сюда вечерком своих друзей в душ, привести украдкой, потому что вход посторонним в кочегарку был строго воспрещен, а ну как подсунут что-нибудь под котел - и прачечная разлетится, и мехмастерские. Моясь под этим засекреченным душем, мы чувствовали себя почти контрразведчиками...

Разлилась река

Во все стороны,

опять повторил я про себя, удивляясь, откуда же явились эти строчки.

Дядя Илья оставил лопату торчать из угля, как зенитку, чтобы потом сразу схватить ее, захлопнул дверцу топки и обернулся. На его потном чумазом лице, с крупными порами, забитыми угольной пылью, держался еще азарт работы и вроде даже отсветы пламени, от чего он казался моложе, хотя ему было уже далеко за сорок.

- А-а, Володя, привет.

- Здрасьте, дядя Илья... За водой вот. - Я качнул ведро.

- Бери.

Он сел на лавку, достал из висевшей на гвозде куртки кисет с газетным клочком и принялся крутить цигарку. Я прошел за котел к вмурованному в пол баку, из люка которого валил густой пар и где что-то постреливало, нацепил ведро на тут же лежавший крюк и с его помощью зачерпнул кипятку.

- Ну, как там, ничего нового не слышно? - спросил дядя Илья, когда я поравнялся с ним.

- Где?

- Да на складе на вашем.

- На каком?

- Ну, брат, ты навроде чеховского мужика, который гайки от рельсов отвинчивал ему вопрос, а он два... На бельевом, понятно. Разве не говорил отец?

- Нет. Он еще на работе.

- А, ну тогда вопросов не имею.

Но я поставил ведро и заинтересовался:

- А что там, дядя Илья?

Кочегар затянулся, размышляя, наверно, продолжать разговор со мной или нет, пустил струю дыма, как котел пускает лишний пар, и сказал:

- Да жуликов, говорят, раскрыли.

- Каких жуликов?

- Опять - каких... Откуда мне знать. Сам, вишь, любопытствую... Говорят, старое белье за новое пускали... У них, говорят, порядок такой: списали белье уничтожь, и они будто бы топором его, по живому.

- Топор я слышал, - подтвердил я, вспомнив Борькин вопрос.

- Ну, вот... Отдай народу, если негоже, а не тюкай! - крикнул дядя Илья. Не тюкать-то додумались, а до народа где там. Себе! Да мало крупнее жульничать понесло!.. Тьфу, бесстыжие! - кочегар сплюнул и бросил окурок в поддувало.

- А при чем тут мой отец? - встревожился я.

- Завхоз, как-никак. Может, подробности какие.

- Хм... Ну, ладно, дядя Илья, я пошел.

Странно, Борька обратил внимание на топор, а я - хоть бы хны. За стеной жулики, а я спокойненько в шахматы наяриваю!.. Испускали бы мошенники какие-нибудь лучи воровские, их бы сразу - приборчиком, а то ведь такие же люди, как все.

Кипяток плескал на ботинки, на штаны, обжигал колени, я только дрыгался, крякал, да менял руки.

Разлилась река

Во все стороны,

снова прозвучало во мне. Чьи это стихи? Чего они ко мне привязались? И без окончания... Пушкина?.. Нет, вроде... Может, из "Деда Мазая и зайцев", там тоже наводнение?.. Нет, там по-другому... И вдруг мне захотелось, чьи бы ни были строчки, закончить их, чтобы складно было. Рифма - хоть килограмм: река - дурака, чеснока, свысока. Вон сколько! Дурака, конечно, не надо в наводнение впутывать, а то еще утонет, а вот "свысока" - хорошо, сразу много получается: и река, и небо, и в небе - самолет или птицы. Лучше птицы, стаями, тревожно - ведь наводнение. Кстати, стороны - вороны самая та рифма. Ага-а, стишки, попались!

Я не заметил, как оказался дома, как начал мыть посуду, и, лишь ополаскивая последний стакан, опомнился, потому что стих, наконец, получился.

Разлилась река

Во все стороны,

Зырят свысока

Злые вороны,

продекламировал я и вдруг понял то, что все стихотворение - мое. Все! Никаких Пушкиных и дедов Мазаев! Мое! Просто первые строчки как-то сами сочинились, а последние сочинил я сам. Ну, и Гусь! В поэты попал!.. От восторга у меня пересохло горло, я нацедил самоварной воды, чокнулся со своим уродливым отражением в самоваре и выпил.