Неугомонные бездельники

Это я вчера вывел из Нинкиной подсказки. Я пришел к ней помогать с пьесой. Она провела меня в спальню, заявила: «Сказка должна быть вот такой!» и кивнула в угол за кровать. Я знал, что Нинка любит куклы, играет в них, но я чихал на эти куклы. А тут я присел. В углу, за кроватью, было кукольное королевство! Ни пучеглазых пупсов, ни уродин с закрывающимися глазами — ничего большого, все маленькое, всего много, как по правде, и все красиво!.. А потом мы сели за пьесу и часа через полтора закончили. Провожая меня, Нинка заметила, что раз я сочиняю стихи, то мне незачем ходить вверх ногами — проще написать частушки и пропеть. Я сказал, что вверх ногами все-таки ходить проще, чем писать стихи, но обещал подумать. А чуть позже вдруг понял, что в частушках-то и будет соль концерта — борьба!

И, позавтракав, я засел.

Но сперва пришлось бороться с самими частушками. Я измаялся и до обеда сочинил только три куплета. Зато один — хоть сейчас в книгу:

Нам приходится несладко,
Дяди, тети и отцы.
Вот бы сделать спортплощадку
Там, где спеют огурцы!
Не в бровь, а в глаз!

И после обеда, перед репетицией, я побежал к Борьке, без критики которого не мог теперь обойтись. Он сидел за кухонным столом и рисовал стоявшую перед ним старую, в отколах, глиняную собаку-копилку. Из ее заушной прорези торчали беличий хвост и гусиное перо, и собака походила на сподвижника Робина Гуда.

— Похоже? — спросил Борька.

— Очень… Без линейки?

— Без.

— Хм. У тебя даже живей.

— То-то… А помнишь, на свой портрет говорил — непохоже.

— И сейчас скажу.

— Да?.. Минутку. — Борька принес большую черную папку и, порывшись в ней, показал мне журнальную вырезку, закрыв пальцем надпись. — Что это, по-твоему?.. Спорим, что не угадаешь?

На картинке были разноцветные полосы, пятна, кляксы, искры какие-то. Все это пересекалось, разрывалось и наплывало друг на друга.

— Мазня, — сказал я.

— Читай.

— «Любовь с первого взгляда», — прочитал я надпись чернилами под нерусским названием.

— Похоже? — спросил Борька.

— Ой, Боб, не знаю. Может быть, с первого взгляда это любовь, но со второго — мазня!

Борька расплылся в улыбке и, пряча вырезку, заметил:

— Вот так, комиссар! Похоже или непохоже — это не все!

— Ага. Значит, тогда ты меня еще пожалел? Мог бы из моей физиономии какой-нибудь самовар сделать?

— Нет, Гусь, я этот… реалист! — подчеркнул Борька.

— Молодец! А теперь слушай, какой реалист я!

Я прочитал все куплеты. Борька одобрил, но заметил, что мало злости. Я сказал, что злости добавлю, и мы, довольные собой, отправились на репетицию.

У Куликовых уже было шумно. Миркины братцы, визжа, возились на полу с Королем Моргом, которого Генка привел для разнообразия. Щенок не столько подрос, сколько окреп. Дверь в спальню Нинка закрыла, чтобы малышня не разворошила ее королевский угол. Народ спорил, чем и как оформить сцену, чтобы она от действия к действию менялась бы почти без перестановок.

Не было лишь Томки.

— Кто знает, придет вообще эта фифа или нет? — спросила Нинка. — Вовка, не знаешь?

— А я-то при чем?

— Ты сосед.

— И Славка сосед!

— Ну, господи, никому ничего не скажи!.. Ждем пять минут. Вот ваши роли. — Нинка раздала исписанные листки и последним, Томкиным, нервно замахала. — Ведь и правда — сорвет!

Мирка наклонилась ко мне и шепнула:

— Вовк, а ты на Томкино место пригласи ту девчонку.

— Какую?

— С собакой-то.

— Марийку? Ты что?

— А что?.. Да если бы меня какой мальчишка из чужого двора позвал, я бы с радостью убежала от ваших постылых рож! — со злым азартом выпалила Мирка.

— Ха, сказанула! Как будто это просто! — бурчал я, а соблазнительная мысль уже завязла в мозгу и — тук-тук: почему бы нет, почему бы нет?

Нинка сказала, что все репетиции пойдут в частичном гриме, чтобы нас не смутил потом полный грим и костюм. Девчонкам она дала губную помаду и велела намалевать себе щеки, а нас подвела к печке. Мне и Генке она сажей нарисовала усы, Славке-медведю — круги вокруг глаз, а Борьке-Кощею — две полосы на лбу и одну на носу. Мы глянули друг на друга и попадали со смеху на пол. Нинка сама закатилась.

— Вот так и на премьере будет, не приучи вас к гриму, — успокаиваясь, сказала она. — А завтра уже не засмеетесь… Ну, ладно, начнем, а к Томке-выдре я потом сбегаю.

Мы репетировали до тех пор, пока не заголосили — спасибо им! — Миркины братцы, иначе бы режиссерша замучила нас. А у меня в голове только и было: почему бы нет, почему бы нет? И когда мы высыпали наружу, я утянул пацанов за угол и отдал приказ по «Союзу Четырех»: немедленно сделать визит-вылазку в соседний двор! Я их огорошил.

Борька дернул губами и, вспомнив, видно, Марийкины угрозы, спросил:

— А нам шеи не намылят?

— Какие разговоры? Это приказ! — бухнул Генка.

— Ты молчи. Когда дело касается шеи, можно и поговорить.

— Не бойся, Боб, мы помирились с той девчонкой, — сказал я. — Ее звать Марийка.

— Да я не боюсь, просто…

— Забыл, что мы умеем защищаться? — напомнил Славка.