Неугомонный

Память у официантки Фанни оказалась хорошая. Она помнила почти всех мужчин в форме, с теми или иными знаками различия, запечатленных на нечеткой газетной копии. Комментарии ее были острыми, зачастую злыми, и Валландер понял: она готова доказать каждое свое слово. Например, там обнаружился некий капитан второго ранга Сунессон, вечно сыпавший дерзкими историями, которые, по ее словам, были «отнюдь не забавными, а попросту хамскими». Вдобавок он принадлежал к числу самых ярых ненавистников Пальме и открыто предлагал разные способы ликвидировать этого «русского шпиона».

— У меня сохранилось одно крайне неприятное воспоминание об этом Сунессоне, — сказала Фанни Кларстрём. — Через два дня после того, как Пальме застрелили на улице, у офицеров состоялся очередной ужин. И Сунессон встал и предложил выпить за то, что Улофу Пальме наконец-то хватило ума не оставаться дольше среди живых и не отравлять жизнь добрым согражданам. Я точно помню его слова и тогда едва не швырнула в него поднос. Омерзительный был вечер.

Валландер показал на Хокана фон Энке.

— Что вам запомнилось о нем?

— Один из менее оголтелых. Лишнего не пил, говорил редко, больше слушал. И со мной был весьма вежлив. Так сказать, виделменя.

— А ненависть к Пальме? Страх перед русскими?

— В этом они были едины. Все считали, что Швеция конечно же должна вступить в НАТО. Дескать, позор, что мы в стороне. Многие из них, кроме того, считали, что Швеции необходимо атомное оружие. Если оснастить им несколько подводных лодок, можно защитить шведские границы. Во всех разговорах шла речь о единоборстве Бога и дьявола.

— И дьявол являлся с востока?

— А богом-отцом называли США. Уже в пятидесятые годы часто говорили о том, как американские самолеты пролетали над шведской территорией, а наши радарные станции не поднимали тревогу. Явно существовали секретные договоренности между правительством и армейским руководством, позволявшие американским самолетам свободно следовать своим курсом. Наши диспетчеры предоставляли американцам определенные секретные коды. Они спокойно поднимали самолеты с баз в Норвегии и летели на СССР. Помню, мы с товарищами весьма бурно это обсуждали.

— А как с подводными лодками?

— Ну, об этом они говорили постоянно.

— О той, что легла на грунт у Карлскруны? И о тех, что в Хорсфьердене?

Ответ Фанни удивил его:

— Это же совсем разные вещи.

— Вот как?

— У Карлскруны была русская субмарина. Но насчет того, что пряталось в глубине Хорсфьердена, доказательств не нашлось. Да их и не искали.

— То есть?

— Иной раз они пили за беднягу-капитана, как бишь его?

— Гущин.

— Да, верно. Бедняга Гусси, так они говорили. До того напился, что завел свою субмарину в шведские скалы. Вот, мол, и хорошо, есть русская лодка, очень кстати. А что? Теперь никто не сомневается, что именно русские играют в прятки в шведских водах. Но, когда речь заходила о Хорсфьердене, тостов за русского капитана никто не произносил. Понимаете, о чем я?

— По-вашему, в Хорсфьердене шныряли вовсе не русские?

— Доказательств в общем-то нет. Ни в пользу того, ни в пользу другого.

Фанни Кларстрём продолжала свой рассказ, она отлично знала, о чем говорит, тогда как Валландер имел обо всем этом весьма слабое представление. Понятия вроде «холодная война» или «неприсоединение к военным союзам» так и остались для него словосочетаниями, в сущности лишенными содержания. Он не обольщался и никогда не пытался отрицать, что его исторические познания крайне ограниченны. Да и особого интереса к истории раньше не проявлял. Но теперь внимательно слушал Фанни Кларстрём.

— Россия, значит, была врагом, — сказал Валландер.

— Среди наших военных поголовно все думали именно так. Офицеры на своих встречах говорили друг с другом так, будто мы уже воюем с русскими. Что США, вполне возможно, представляют собой не меньшую угрозу нашему суверенитету, никому из них в голову не приходило.

— А собственно, чего ради устраивали эти ужины?

— Чтоб хорошенько выпить-закусить и обругать политиков, которые «являют собой угрозу национальному суверенитету Швеции». Именно так они всегда выражались. Социал-демократы — вот враг номер один. Хотя все знали, что Улоф Пальме убежденный социал-демократ, в этих кругах его называли только «коммунист».

Фанни Кларстрём встала и, несмотря на протесты Валландера, пошла сварить еще кофе. У него уже жгло в желудке. Когда она вернулась, он изложил ей фактическую причину своего приезда в Маркарюд.

— Кажется, в газетах писали об исчезновении этой пары? — спросила она, когда он закончил.

— Женщину, Луизу, на днях нашли мертвой недалеко от Стокгольма.

— Бедняжка. Что случилось?

— Вероятно, ее убили.

— Почему?

— Пока нет ответа.

— А муж, стало быть, здесь, на фото?

— Хокан фон Энке. Если вы помните о нем что-нибудь еще, я бы с удовольствием послушал.

Она задумалась, всмотрелась в снимок, потом наконец сказала:

— Его трудно вспомнить. Думаю, я уже сообщила все, что могла. Наверно, и это кое-что о нем говорит? Он держался скромно, зачастую молчал, был не из таких, кто больше всех пил да шумел. Помню, он постоянно улыбался.