Неугомонный

— Она часто работала с какими-то бумагами. Когда Хокан приезжал домой, бумаги, по-моему, исчезали, вместо них на столе стояли цветы.

— Что это были за бумаги?

— Не знаю. Иногда еще и зарисовки.

Валландер насторожился:

— Зарисовки чего?

— Прыгунов в воду. Мама хорошо рисовала.

— Прыгунов?

— Разные прыжки, разные фазы отдельных прыжков. «Немецкий прыжок винтом» и всё такое.

— А другие зарисовки помнишь?

— Несколько раз она рисовала меня. Куда они подевались, я не знаю. Но сделаны были хорошо.

Валландер разломил булочку, окунул половинку в кофе. Глянул на часы. Музыкант под ногами продолжал беззвучно играть.

— Я еще не закончил, — сказал Валландер. — Мне интересны взгляды твоей матери. Политические, общественные, экономические. Что она думала о Швеции?

— У нас дома политику не обсуждали.

— Никогда?

— Кто-нибудь из них мог сказать «шведская армия более не способна защитить страну». Тогда другой отвечал, что «это вина коммунистов». И всё. Обе реплики мог произнести любой из них. Разумеется, они придерживались консервативных взглядов, как я уже говорил. И голосовали неизменно за умеренных. Налоги чересчур высоки, Швеция принимает слишком много иммигрантов, которые затем устраивают беспорядки на улицах. Пожалуй, можно сказать, они думали именно так, как следовало ожидать.

— И из этой картины никогда ничто не выбивалось?

— Никогда, насколько я помню.

Валландер кивнул, съел вторую половину булочки.

— Давай поговорим о взаимоотношениях твоих родителей, — сказал он, проглотив булочку. — Какие они были?

— Хорошие.

— Они не ссорились, не скандалили?

— Нет. Полагаю, можно сказать, они вправду любили друг друга. Оглядываясь назад, я позднее часто думал, что ребенком никогда не боялся, что они разведутся. У меня тогда даже мысли такой не возникало.

— Но ведь у всех случаются конфликты.

— У них не случалось. Если, конечно, они не ссорились, когда я спал и не мог ничего заметить. Только вряд ли.

Больше у Валландера вопросов не было. Но пока что он не имел намерения отступить.

— Что-нибудь еще можешь мне сказать о своей матери? Она была дружелюбная и загадочная, даже очень, — вот все, что мы сейчас знаем. Но, честно говоря, тебе известно о ней на удивление мало.

— Я и сам так считаю, — ответил Ханс, как показалось Валландеру, с мучительной откровенностью. — Между нами почти не случалось минут большой доверительности. Она всегда держалась от меня как бы на расстоянии. Если мне случалось ушибиться или пораниться, она, конечно, меня утешала. Но сейчас я понимаю, что ее это чуть ли не тяготило.

— А другого мужчины в ее жизни не было?

Этот вопрос Валландер не готовил заранее. Но сейчас, когда задал его, он казался совершенно естественным.

— Никогда. Не думаю, чтобы между родителями стояла какая-то неверность. Они друг другу не изменяли.

— А до того, как поженились? Что ты знаешь о том времени?

— Они встретились очень молодыми, и мне кажется, поэтому никого другого в их жизни не было. Всерьез. Хотя на сто процентов я, конечно, не уверен.

Валландер спрятал блокнот в карман куртки. Он не записал ни слова. Записывать оказалось нечего. Он знал так же мало, как до прихода сюда.

Валландер поднялся. Однако Ханс не встал.

— Мой отец… — сказал он. — Значит, он звонил? Жив, но не хочет показаться на глаза?

Валландер опять сел. Гитариста внизу уже не было.

— Звонил именно он, без сомнения. А не кто-то, кто имитировал его голос. Он сказал, что с ним все в порядке. Объяснений своему поступку не дал. Просто хотел, чтобы вы знали: он жив.

— Он действительно не сообщил, где находится?

— Нет.

— Какое у тебя было ощущение? Он где-то далеко? Звонил со стационарного телефона или с мобильного?

— Не могу сказать.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу.

Валландер снова встал. Они вышли из стеклянной комнаты. На сей раз дверь той переговорной была закрыта, но изнутри по-прежнему доносились громкие голоса. В холле они попрощались.

— Я сумел помочь? — спросил Ханс.

— Ты был искренен, — ответил Валландер. — Это единственное, чего я могу желать.

— Дипломатичный ответ. Стало быть, я не оправдал твоих надежд.

Валландер смиренно развел руками. Стеклянная дверь открылась, он вышел, махнув на прощание рукой. Лифт бесшумно доставил его вниз. Машина была припаркована на боковой улице, возле Конгенс-Нюторв. Жарко, он снял куртку и расстегнул рубашку.