Неугомонный

Но обсуждать это с Леннартом Маттсоном он сейчас не собирался. Осенью найдутся другие возможности для разговоров.

Леннарт Маттсон отложил бумагу и с внезапно огорченной миной посмотрел на посетителя. Валландер заметил у него на лбу капли пота.

— Как вы, собственно, себя чувствуете? Бледный какой–то. Отчего вы не на солнце?

— На каком солнце?

— Ну, лето выдалось, пожалуй, не столь уж и плохое, а? Я сам ездил на Крит, чтобы наверняка не промахнуться с погодой. Вы когда–нибудь бывали в Кносском дворце? Там на стенах изумительные дельфины.

Валландер встал:

— Я чувствую себя хорошо. Но, поскольку сегодня немножко светит солнце, последую вашему совету и отправлюсь на воздух.

— Оружие больше не забывали?

Валландер воззрился на Леннарта Маттсона. Еще немного — и врезал бы ему по физиономии.

Валландер вернулся в кабинет, сел в кресло, положил ноги на стол и закрыл глаза. Он думал о Байбе. И о Моне, которая дрожала от страха в своей лечебнице. Меж тем как его начальник радовался статистике, которая явно не говорила правды.

Он поставил ноги на пол, подумал: попробую еще раз. Попробую понять, из–за чего все время сомневаюсь в своих выводах. Хорошо бы мне получше разбираться в политических событиях, тогда бы я не запутался так, как сейчас.

Неожиданно в памяти всплыло происшествие, о котором он во взрослой жизни ни разу не вспоминал. Было это, кажется, в 1962–м или в 1963–м, осенью. По субботам он работал курьером в одном из мальмёских цветочных магазинов. И в этот день ему велели взять букет и пулей лететь на велике в Народный парк. Там выступал с речью премьер–министр Таге Эрландер, а когда он закончит, маленькая девчушка должна преподнести ему цветы. Но дело в том, что кто–то из местной рабочей организации по небрежности забыл заказать цветы. Так что теперь надо спешить. Понятно? Валландер отчаянно жал на педали. Цветочный магазин предупредил о его приезде, его немедля пропустили, живо сняли с букета оберточную бумагу и передали цветы девчушке, которой предстояло их вручать. Валландер получил не меньше пяти крон чаевых. Его угостили лимонадом, и он стоял с соломинкой во рту, слушал высокого мужчину на трибуне, который говорил слегка в нос. И слова использовал трудные, во всяком случае незнакомые Валландеру. Говорил о разрядке, о правах малых наций, о безусловном нейтралитете Швеции и неприсоединении к каким бы то ни было пактам и союзам. По крайней мере это Валландер уловил.

Вернувшись вечером домой, он прошел в ту комнату, которая служила отцу студией. Как ни странно, он до сих пор отчетливо помнил, что в тот вечер отец писал лес на заднем плане своей вечно повторяющейся композиции. Подростком Валландер хорошо ладил с отцом. Пожалуй, это было лучшее время их совместной жизни? Три или четыре года спустя Валландер пришел домой и сказал отцу, что решил стать полицейским. После чего отец едва не вышвырнул его из дома, во всяком случае, очень долго с ним не разговаривал.

В тот вечер он, как обычно, сел на табуретку и рассказал про поездку в Народный парк. Отец часто ворчливо твердил, что не интересуется политикой. Однако мало–помалу Валландер смекнул, что это вовсе не так. Отец верой–правдой голосовал за социал–демократов, питал злобное недоверие к коммунистам и вечно обвинял консерваторов, что они постоянно предоставляют привилегии тем, кому и без того живется хорошо.

Неожиданно он прямо–таки слово в слово вспомнил, о чем они тогда говорили. Раньше отец всегда отзывался об Эрландере с осторожной похвалой, считал, что он человек честный, заслуживающий доверия, не в пример многим другим политикам.

«Он сказал, что Россия наш враг», — сообщил Валландер.

«Это не совсем так. Нашим политическим лидерам, пожалуй, не мешало бы чуток призадуматься о той роли, какую сейчас играет Америка».

Слова отца удивили Валландера. Америка же отстаивает все хорошее? Она же победила Гитлера и тысячелетний нацистский рейх? Из Америки приходили фильмы, музыка, одежда. Для Валландера Элвис Пресли был кумиром, именно в ту пору он больше всего на свете любил «Blue Suede Shoes». Конечно, фотокарточки кинозвезд он уже не собирал, но, когда собирал, фаворитом его был Алан Лэдд, [Лэдд Алан (1913—1964) — американский киноактер.] особенно по причине изысканной фамилии. А теперь вот отец вдруг ненавязчиво предостерегает от Америки. Может, он, Курт, чего–то не знает?

Он повторил слова премьера. Неприсоединение Швеции к каким бы то ни было пактам и союзам, безусловный нейтралитет страны. «Ну–ну, — отвечал отец, — он так вот и сказал? На самом деле американские реактивные самолеты летают в воздушном пространстве Швеции. Мы делаем вид, что не присоединяемся к альянсам, а одновременно украдкой играем заодно с НАТО, и прежде всего с Америкой».

Валландер попытался уточнить, что отец имеет в виду. Но ответа не получил, отец только буркнул что–то невразумительное и потребовал оставить его в покое.

«Ты задаешь слишком много вопросов».

«Но ты же сам всегда говоришь, чтобы я не боялся спросить тебя, если что–то недопонимаю».

«Всему есть предел».

«А где он проходит?»