Неугомонный

К огромному удивлению Валландера, Мартинссон вдруг заплакал. Словно беспомощный ребенок, сидел с чашкой в руках, а по щекам катились слезы. Валландер не знал, что делать. Конечно, за годы службы он не раз видел Мартинссона в угнетенном настроении, но тот никогда не падал духом так, как сейчас. И решил переждать. Только когда зазвонил телефон, пошел и выдернул шнур из розетки.

Мартинссон взял себя в руки, утер слезы.

— Вот видишь, что со мной творится. Извини.

— За что? Человек, способный заплакать в присутствии другого, проявляет, по-моему, большое мужество. Какого мне самому, увы, недостает.

Мартинссон рассказал, что чувствует себя этаким странником в пустыне и это ощущение растет. Как полицейский он все больше сомневается в своих задачах. Не то чтобы недоволен собственной работой, нет, недовольство вызывает роль полиции в нынешней Швеции. Дистанция между ожиданиями граждан и деятельностью полиции, кажется, постоянно увеличивается. И он подошел к пределу, когда каждая ночь — бессонное ожидание дня, о котором ему известно только то, что он будет мучительным.

— Летом уйду, — сказал он. — В Мальмё есть одна фирма, с которой я имел контакт. Они консультируют по вопросам безопасности мелких предприятий и частной недвижимости. Готовы взять меня на работу. Вдобавок и жалованье куда выше, чем у меня сейчас.

Валландер вспомнил, как лет пятнадцать назад Мартинссон тоже собирался уйти. Тогда он сумел переубедить его. На сей раз уговаривать невозможно. Собственная жизненная ситуация Валландера тоже не такова, чтобы обольщаться насчет своего будущего в полиции. Хотя консультанта по вопросам безопасности из него нипочем не выйдет.

— Пожалуй, я тебя понимаю, — сказал он. — И, по-моему, ты принял правильное решение. Меняй работу, пока возраст еще позволяет.

— Через несколько лет мне стукнет пятьдесят, — сказал Мартинссон. — В такие годы человек еще молод?

— Мне шестьдесят, — сказал Валландер. — А в шестьдесят шлюз, куда пропускают только тех, кому пора стареть, уж точно пройден.

Мартинссон задержался еще на некоторое время, рассказал о работе, которая ждет его в Мальмё. Валландер понял: он старается показать, что, как бы там ни было, впереди у него кое-что есть, что энтузиазм пока не угас.

Валландер проводил его до машины.

— Ты что-нибудь слышал от Маттсона? — как бы невзначай спросил Мартинссон.

— У обвинителя есть на выбор четыре варианта, — ответил Валландер. — «Наставительную беседу» со мной проводить не станут. Ведь иначе выставят на посмешище всю полицию. Шестидесятилетний полицейский сидит словно нашкодивший мальчишка и выслушивает нотацию от начальника полиции или от кого-нибудь еще.

— Неужели и об этом говорили? Н-да, не от большого ума!

— Могут сделать мне предупреждение, — продолжал Валландер, — или назначить вычет из жалованья. Наконец, могут уволить. Думаю скорей всего назначат вычет.

У машины они попрощались. Мартинссон исчез в туче снега. Валландер вернулся в дом, полистал ежедневник и отметил, что со злополучного вечера, когда он забыл в ресторане оружие, прошло уже больше месяца.

Гипс сняли, но он по-прежнему сидел на больничном. 10 апреля ортопед Истадской больницы обнаружил, что кости валландеровского запястья срослись не так, как надо. На миг Валландер перепугался, что запястье опять сломают, но ортопед успокоил его: есть, мол, другие способы. Только пользоваться рукой пока нельзя, поэтому на работу его не выписали.

После визита к ортопеду Валландер остался в городе. В истадском театре тем вечером играли пьесу современного американского драматурга. Линда простыла и не могла пойти, а потому отдала билет отцу. Подростком она некоторое время мечтала стать актрисой. Правда, очень скоро передумала. И теперь благодарила себя за то, что быстро сообразила, что не обладает сценическим талантом. Валландер никогда не слышал в ее голосе сожаления, когда она говорила об этом.

Уже минут через десять Валландер стал поглядывать на часы. Спектакль оказался скучным. Посредственные актеры расхаживали по комнате, временами роняли реплики — у книжного шкафа, у стола, у подоконника. Речь в пьесе шла о семье, которая вот-вот развалится под нажимом внутренних обстоятельств — неразрешенных конфликтов, лжи, несбывшихся мечтаний; Валландера все это не увлекло. И когда наконец начался антракт, он забрал в гардеробе куртку и ушел из театра. Вообще-то он предвкушал удовольствие от спектакля и теперь чувствовал себя тоскливо. Может, дело в нем самом? Или спектакль действительно был скучный?