Неугомонный

— Согласно записям, с которыми я ознакомился, прямо из больницы ее перевезли на Лидингё, в «Нюхагахеммет». Когда приют решили расширить, соседи испугались, что их недвижимость упадет в цене. Что уж они предприняли, чтобы остановить эти планы, я не знаю. Но приют не только не был расширен, но, наоборот, закрыт.

— Куда ее перевели?

— Она угодила в этакую карусель. В том числе год прожила на Готланде, под Хемсе. А двадцать девять лет назад попала сюда. И здесь осталась.

Валландер записывал. Временами в мозгу с мрачным упорством мелькал образ Клары без рук.

— Расскажите о ее состоянии, — попросил Валландер. — Отчасти вы это уже сделали. Сейчас я имею в виду ее сознание. Что она понимает? Что чувствует?

— Мы не знаем. Она выражает только основополагающие реакции, причем языком тела и определенной мимикой, которую человеку непривычному истолковать трудно. Для нас она почти младенец, но с долгим жизненным опытом.

— Можно представить себе, что она думает?

— Нет. Собственно, нет никаких свидетельств, что она сознает масштаб своих страданий. Она никогда не выказывала ни боли, ни отчаяния. И хорошо, если так.

Валландер кивнул. Пожалуй, он понял. Пора задать самый важный вопрос:

— Отец навещал ее. Как часто?

— Минимум раз в месяц, иногда чаще. И визиты не были краткими. Он оставался с нею не меньше нескольких часов.

— Что он делал? Ведь разговаривать они не могли.

— Она не может говорить. Он сидел подле нее и рассказывал. Очень трогательно. Рассказывал обо всем, что происходило, о буднях, о жизни в малом мире и в большом. Говорил с ней как с взрослым человеком, без устали.

— А что было, когда он уходил в море? Ведь он много лет командовал подводными лодками и другими боевыми кораблями.

— Он всегда предупреждал, что будет в отлучке. Трогательно было слышать, как он объяснял ей это.

— А кто навещал Сигне в таких случаях? Ее мать?

Челльберг ответил не задумываясь, четко и холодно:

— Она никогда не приезжала. Я работаю в «Никласгордене» с девяносто четвертого. Она ни разу не навестила дочь. Сигне навещал только отец.

— Значит, Луиза никогда не приезжала повидать дочь?

— Никогда.

— Наверное, это странно?

Челльберг пожал плечами.

— Не обязательно. Для некоторых невыносимо видеть страдающих людей.

Валландер спрятал блокнот. Сумею ли я разобраться в записях? — мелькнуло в голове.

— Я бы хотел повидать ее, — сказал он. — Если, конечно, она не разволнуется.

— Забыл сказать, она и видит очень плохо. Люди для нее — размытые фигуры на сером фоне. По крайней мере, так полагают врачи.

— Стало быть, отца она узнавала по голосу?

— Да, вероятно. Судя по языку тела, вроде бы узнавала.

Валландер встал. Но Челльберг продолжал сидеть.

— Вы совершенно уверены, что хотите ее увидеть?

— Да. Уверен.

Он, конечно, покривил душой. Вообще-то он хотел увидеть ее комнату.

Они вошли в стеклянные двери, которые бесшумно закрылись у них за спиной.

Челльберг открыл дверь комнаты в конце одного из коридоров. Помещение светлое, на полу синтетический ковер. Несколько стульев, книжный шкаф и кровать, на которой скорчившись лежала Сигне фон Энке.

— Оставьте нас наедине, — попросил Валландер. — Подождите в коридоре.

Когда Челльберг вышел, комиссар быстро огляделся. Зачем книжный шкаф человеку, который слеп и ничего не сознает? Шагнул к кровати, посмотрел на Сигне. Светлые, коротко подстриженные волосы, лицом похожа на Ханса, своего брата. Глаза открыты, но взгляд пустой, устремленный в пространство. Дышит судорожно, словно каждый вздох причиняет боль. У Валландера перехватило горло. Отчего человек должен мучиться так, как она? Существовать и, по сути, никогда не приближаться к тому, что придаст жизни хотя бы иллюзорный отблеск смысла? Он смотрел на нее, но она, похоже, не осознавала его присутствия. Время не двигалось. Он находился в странном музее, где вынужден смотреть на замурованного человека. Девушка в башне, думал он. Замурованная в себе самой.

Валландер перевел взгляд на стул у окна. Здесь обычно сидел Хокан фон Энке, когда навещал Сигне. Подошел к книжному шкафу, присел на корточки. Детские книжки, с картинками. Сигне фон Энке с самого начала остановилась в развитии, по-прежнему была ребенком. Он тщательно перебрал содержимое шкафа, вынул книжки, убедился, что за ними ничего не спрятано.