Неукротимая Анжелика

Анжелика попросила маркиза держать кружку двумя руками, чтобы не обвариться, пока она наливает кипящую воду.

Бретонский дворянин смотрел на нее с восхищением.

– Что за наслаждение созерцать наконец такую хорошенькую французскую мордашку! Ах, моя красавица! Как я сожалею, что представляюсь вам в таком жалком обличье. Но терпение! Когда мы будем в Париже, я закажу себе длинный камзол из красного атласа. Он преследует в мечтах такого бедного пленника, как я.

Анжелика расхохоталась.

– Ах, сударь! Давненько наши модники не носят подобных камзолов.

– А-а-а… Но что же носят?

– Узкие панталоны чуть ниже колен, а камзол вот до сих пор, сильно присборенный.

– Объясните получше! – взмолился маркиз, присаживаясь подле нее на диванные подушки.

Она любезно рассказала ему о модных фасонах. В парике он был бы похож на герцога де Лозена. Ныне же он походил на Лозена в рубахе каторжника, чей хребет хорошо знаком с ударами палок.

– Дайте мне вашу руку, милочка, – сказал он вдруг.

Она послушалась, и маркиз поцеловал ей руку. Затем с удивлением посмотрел на молодую женщину.

– Но вы бывали при дворе, в этом нет сомнения! – воскликнул он. – Надо тысячу раз подать руку для поцелуя в Главной галерее, чтобы усвоить этот жест, придать ему столько легкости и изящества. Держу пари, что вы были представлены королю! Не правда ли?

– Какое это имеет значение, сударь?

– Загадочная красавица, как же вас зовут? Кто вы? По какому странному случаю попали в руки этих разбойников?

– А вы сами, сударь?

– Маркиз!..

Голос Колена Патюреля прервал их. Гигант стоял на пороге комнаты, всматриваясь в полумрак. Взгляд его голубых глаз из-под густых бровей был язвителен.

– Да, Ваше величество, – откликнулся Кермев.

В его голосе не было иронии. Пленники привыкли так величать нормандца за годы, в течение которых он наводил порядок в их разношерстном свирепом мирке. Одни произносили это обращение восторженно, другие с опаской, но всем оно было привычно. Они нуждались в руководстве и поддержке, и одному Богу известно, каким смелым заступником своих пленных собратьев был Колен Патюрель. Он добился создания лазарета, где лечили больных рабов, потребовал для невольников лучшего питания, вина и табаку, перерыва в работе в дни четырех великих христианских праздников… И он же вырвал у султана согласие на приезд святых отцов, «братии на ослятах»… Хотя их миссия вышла не слишком удачной, это посещение оставляло надежду на дальнейшие переговоры. Маркиз де Кермев искренне восхищался Коленом Патюрелем и испытывал странное удовольствие, повинуясь ему, ибо находил, что вождь умен, а за время службы офицером королевского флота он успел повидать начальников, о которых никто бы этого не сказал. Молодой двадцатидвухлетний лейтенант, попав в плен, «служил» с тех пор под началом Колена как личный его страж. Прирожденный бретер, он владел шпагой и рапирой, как никто другой на всей каторге. Колен добился для него права на ношение шпаги при одежде раба. И вот, узнав, что вождь решился предпринять побег, маркиз охотно присоединился к нему. Таким образом, Колен-нормандец пускался в это опасное путешествие со всем своим штабом.

Обернувшись в соседнюю комнату, он крикнул:

– Друзья, идите сюда!

Пленники вошли и выстроились перед Коленом. Кермев присоединился к ним.

– …Завтра вечером мы уходим. Позже я дам последние распоряжения, но прежде есть еще одна вещь, о которой я хотел бы сказать. Мы отправляемся всемером, шесть мужчин… и одна женщина. Эта женщина скорее помеха для нас в пути, но она вполне заслужила, чтобы ей помогли вернуть себе свободу. Только запомните: если мы хотим добраться домой живыми, нам нельзя ссориться. И без того нас вскоре ожидают голод и жажда, солнце пустыни, страх. Пусть же, по крайней мере, между нами не будет вражды. Не будет ненависти, происходящей от вожделения всех – к одной… Ну, надеюсь, вы меня поняли. Обойдемся без этого, друзья, иначе мы пропали! Эта женщина, – сказал он, указывая пальцем на Анжелику, – не может принадлежать никому из нас… Она пытает судьбу на тех же условиях, что и мы, и баста. В наших глазах она должна быть не женщиной, а товарищем. Первого же, кто будет заподозрен в ухаживании или в неуважении к ней, я поправлю. И вы знаете как, – прибавил он, показывая два узловатых кулака. – Если же это повторится, мы будем судить его нашим судом и он послужит пищей грифам, пожирателям падали в пустыне…

«Как он хорошо говорит! И как он суров!» – подумала Анжелика.

Ей столько раз случалось наблюдать за ним через амбразуру, что она знала его лучше, чем он ее. Она как бы привыкла к нему, но теперь, находясь рядом, покрывалась гусиной кожей, пугаясь вида черных шрамов от ожогов на его ногах и руках, полузаживших ран от цепей на запястьях и щиколотках и особенно тех, что волновали ее больше всего: глубоких следов от гвоздей на ладонях. Ему еще не было сорока, но виски серебрились – единственный предательский знак испытаний, перенесенных этим могучим характером.

– Вы согласны? – спросил он, дав им несколько мгновений на размышление.

– Согласны, – ответили они хором.