Неукротимая красавица

Когда Чикала-заде-паша желал Инчили, все остальные рабы и рабыни немедленно покидали их. В частности, ему нравилось, когда она прислуживала ему в бане. Ей следовало сесть вместе с ним в ванну и нежно омыть его тело теплой водой с душистым мылом. После омовения они натирали тела друг друга ароматным маслом. Подобные процедуры всегда заканчивались бурным соитием.

Такое внимание вовсе не льстило Катрионе, она испытывала отвращение к ненасытной похоти визиря. Ее оскорбляли шлепки и щипки, как и вульгарные приглашения к совокуплению. Он готов был брать ее где придется и как ему заблагорассудится. Только неукротимый дух Катрионы и страстное желание бежать не давали ей сломаться.

Самым важным обстоятельством для Катрионы стала теперь дружба с Латифой-султан. Знание, что они двоюродные сестры, а их прабабки были лучшими подругами, сблизило женщин. Латифа рассказывала Катрионе истории, которые слышала от своей бабушки Гюзель. Тогда жены и дети принца Селима жили в гареме на побережье Черного моря. В рассказах этих, пронизанных любовью, чувствовалось также и уважение к Сире Хафиз.

– Как жаль, что я ее не знала! – сокрушалась Латифа. – Бабушка Гюзель и ее сестра, моя тетя Хали, всегда говорили о ней с такой любовью. Она относилась к ним как к собственной дочери, Нилуфер-султан.

– Она умерла, когда мне было всего четыре года, – рассказывала Катриона, – но я помню эту прекрасную величественную даму. Все внуки и племянники – а их было немало – беспрекословно слушались ее. В главном зале Гленкирка висит ее большой портрет, написанный незадолго до того, как она отправилась в Турцию. И мне все никак не удавалось совместить образ юной девушки с образом властной элегантной старой леди.

Латифа задорно блеснула глазами, подалась всем телом вперед и заговорила заговорщическим шепотом:

– Наша религия запрещает изображать человека и вообще живые существа, но Фирузи-кадин была художницей немалого таланта и написала много маленьких портретов членов семьи, а перед смертью передала их дочери, моей бабушке Гюзель, которая в свою очередь передала их мне. Сейчас покажу!

Она хлопнула в ладоши и велела девушке-рабыне, когда та появилась:

– Принеси красную лакированную шкатулку, которая лежит на дне обитого латунью большого кедрового сундука.

Латифа аккуратно поставила принесенную шкатулку себе на колени, почтительно открыла и осторожно подняла лоскут бархата с верхнего лотка, в котором находилось шесть овальных миниатюр с изображением двух мужчин и четырех женщин. Катриона узнала свою прабабку и ее лучшую подругу Фирузи-кадин, на которую ее праправнучка Латифа походила как две капли воды.

Принцесса улыбнулась.

– Прекрасные, не правда ли? Китаянка – это Зулейка-кадин, третья жена Селима Первого. Бунтарского вида девочка с янтарными глазами – это Сарина-кадин, его четвертая жена. Более молодой из мужчин – султан Сулейман, старший сын Чиры, а тот, что постарше, – султан Селим Первый.

Катриона внимательно разглядывала портреты людей и их отпрысков, чьи миниатюры лежали на нижних лотках. Особенно ее очаровал малыш с пухлыми щеками – как сказала Латифа, принц Карим, ее дед. Родившаяся в Шотландии и выросшая как шотландка, Катриона никогда не задумывалась о своих восточных корнях. И все же нельзя отрицать, что ее дед по материнской линии был урожденным принцем Оттоманской империи, даже если и прожил большую часть своей жизни как шотландец. Так что она имела столько же прав на дополнение «султан» к имени, как и Латифа, хотя никто никогда об этом не узнает.

– Для меня так странно осознавать, – призналась Катриона, – что некоторые из этих людей также и мои предки.

– Поскольку теперь ты знаешь это, дражайшая Инчили, разве тебе плохо среди нас?

Катриона терпеливо вздохнула: ее кузина прямо как ребенок! Она сказала негромко:

– Латифа, я попала на эту землю не девочкой, как в свое время Сира. У меня есть муж, ради которого я отказалась повиноваться своему королю, и аж девять детей. Не могу же я просто взять и выбросить всех их из своего сердца. Я не люблю господина. Любовь всей моей жизни – мой муж лорд Ботвелл.

Сглотнув ком в горле, она продолжила:

– Я знаю: ты любишь визиря, и после стольких лет совместной жизни должна желать ему только добра. Помоги мне бежать, кузина! Помоги вернуться к моему господину! Как бы ты себя чувствовала, если бы тебя похитили и принудили жить с другим человеком? Знаешь ли ты, что визирь постоянно заставляет меня ходить голой в его присутствии? Что мне позволено иметь на себе только ленточки и браслеты?

Латифа порозовела, деликатно откашлялась, а голос ее перешел в шепот.

– Я не знала, Инчили, но он всегда был очень чувственным. Именно поэтому я не имела ничего против, когда он обзавелся огромным гаремом. Другие женщины его ублажают, а я после рождения троих сыновей отказалась от всех этих утех. Да они мне и не особенно нравятся. А тебе?

– Только если с мужем. Всякий раз, когда мне приходится ублажать нашего повелителя, я не чувствую себя настоящей женщиной – скорее куклой, вещью. И это унизительно и причиняет мне боль.