Неуловимый граф

— Как вы думаете, Чарльз Грин благополучно долетит до Парижа? — спросил граф.

Он надеялся, что лорд Пальмерстон не заметит, как напряженно и неестественно звучит его голос, и не услышит прорывавшихся в нем тревожных нот.

— Я уверен, что полет пройдет удачно, — ответил министр иностранных дел. — Он очень опытный воздухоплаватель, и с тех пор как я в последний раз видел его в Садах Воксхолла, он совершил уже сотни успешных полетов. Интересно, удастся ли ему когда-нибудь перелететь через Атлантический океан?

Граф ничего не ответил.

Он думал, как холодно и страшно будет Калисте, когда шар наберет высоту, на которую хотел подняться Чарльз Грин.

Есть ли у них на борту какая-нибудь запасная одежда? — размышлял граф.

Ему показалось, что она сильно похудела с тех пор, как он видел ее в последний раз; если она, как и ее Кентавр, голодала, сил у нее, без сомнения, осталось очень мало, и ей труднее будет переносить холод.

Почему она бросилась бежать от него? Почему так странно посмотрела на него? Граф не мог понять выражения, которое появилось в ее глазах, когда она увидела его.

Экипаж подъехал к дому графа.

— Благодарю вас за то, что составили мне компанию, Хелстон, — сказал лорд Пальмерстон. — Увидимся завтра?

— Не получится, — ответил граф. — Я еду во Францию.

Он вышел из кареты, прежде чем лорд Пальмерстон успел еще о чем-нибудь его спросить, и быстро вошел в дом.

Он отдал сжатые и четкие указания дворецкому, затем взбежал вверх по лестнице к себе в спальню, чтобы переодеться и предупредить Трэвиса, что у него есть ровно пять минут, для того чтобы упаковать все необходимое для путешествия.

Благодаря тому, что все в доме у графа было предельно четко отлажено и организовано, через пятнадцать минут он уже мчался в своем экипаже, быстро, несмотря на уличное движение, удаляясь от своего дома на Беркли-сквер и направляясь к дороге, ведущей в Дувр.

В свое время принц-регент поставил рекорд, доехав до Брайтона за два часа и пятьдесят три минуты; с тех пор как он умер, многие уже неоднократно побили этот рекорд, но граф, хотя он и не ставил себе такой цели, без всякого сомнения, превзошел всех своих предшественников, молниеносно добравшись до Дувра.

Как и многие другие состоятельные люди его времени, граф держал смены лошадей на всех главных дорогах, так что ему не было необходимости прибегать к помощи хозяев почтовых станций и использовать в качестве средства передвижения их жалких заезженных кляч.

На дорогах, ведущих в Дувр и Ньюмаркет, у графа стояли замечательные, необыкновенно резвые скакуны, так что он то и дело менял упряжку, нигде не останавливаясь и не задерживаясь.

На последних двух стоянках перед Дувром граф выпил только по бокалу вина, и когда около десяти часов вечера они прибыли наконец в порт, вид у графа, как заметил его слуга, был совершенно свежий.

Яхта графа стояла в гавани и, согласно его указаниям, была всегда, в любой момент, готова к отплытию.

Иногда графом овладевало внезапное желание вырваться из водоворота и сутолоки повседневных дел, из блеска и суеты «света»; несколько раз в год он, бросив все, мчался в Дувр и, взойдя на борт своего «Гиппокампа», совершал плавание вдоль побережья, чтобы потом вновь вернуться к заботам и развлечениям светской жизни, так же быстро и неожиданно, как покинул их.

Не прошло и двадцати минут с того момента, как граф со своим верным Трэвисом, который нес его багаж, ступил на борт, как «Гиппокамп» поднял паруса и вышел из гавани, подгоняемый свежим ночным бризом Ночь была лунная Граф долго стоял на палубе, зная, что плавание будет спокойным и недолгим, и радуясь, что его яхта — один из самых быстрых парусников, так что ему не составит большого труда перебраться через Па-де-Кале.

Он решил встретить Калисту, как только шар приземлится во Франции.

Граф знал, где ожидается посадка, хотя изменение направления ветра или ошибки штурмана запросто могли расстроить его планы.

Он прекрасно помнил, что в первый раз, когда «Королевский Воксхолл» поднялся в воздух и пересек Ла-Манш, собираясь приземлиться во Франции, кончилось тем, что он, неожиданно для всех, сел в Германии.

Шар находился тогда в воздухе около семнадцати часов, и Грин говорил потом, что там, на большой высоте, холод пробирал его до костей.

Правда, все это было еще два года назад, и с тех пор у Грина, надо полагать, прибавилось опыта. Однако граф все больше тревожился, он просто не находил себе места, то сжимая, то разжимая пальцы, стискивая кулаки при мысли о том, как Калиста в своем легоньком платьице дрожит от холода, по мере того как шар набирает высоту.

Даже теперь ему не пришло в голову, как это не характерно для него — заботиться и тревожиться о ком-либо, кроме самого себя.

Его никогда не волновало то, что может случиться с другими очаровательными женщинами, в которых он время от времени бывал влюблен и на которых тратил массу своих сил, времени и денег.

Ему было совершенно все равно, чем они занимаются и что с ними происходит, когда его нет рядом.