Неумолимый

"Конечно, ты хотел бы. Вы забрали моих бизонов, мою землю и теперь желаете заполучить мою мудрость". Вашмен подумал это, но не сказал вслух, ибо трудно подыскать верные слова, чтобы выразить такое, особенно человеку, не спавшему столько времени.

– Я был бы весьма благодарен, – произнес он вместо этого, – если бы вы в своем отчете упомянули Бака. Для стажера он вел себя очень даже здорово.

– Не беспокойтесь, – важно заверил Вискерс и, отвернувшись, стал махать рукой снижающемуся вертолету.

При посадке от вращающихся винтов облаком поднялся снег, и Вискерс прокричал сквозь гул лопастей:

– В свой следующий отпуск я приеду сюда поохотиться. Хотелось бы вновь прогуляться по этим местам в более спокойной обстановке, если, конечно, вы не возражаете!

– Не возражаю! – крикнул в ответ Вашмен, зная, что Вискерс не сделает этого и прекрасно понимает, что Вашмен не верит ни одному его слову. Он повернулся и направился к Баку Стивенсу.

* * *

Вашмен отнес своего напарника в вертолет, хотя натруженные мышцы ног почти отказывались подчиняться. Когда он укладывал Стивенса на выдвижную койку, усталое молодое лицо стажера расплылось в довольной ухмылке. Он оглянулся на Вискерса, заговорщически подмигнул и, когда Вашмен наклонился к самому его уху, поинтересовался:

– Скажи, кто же такой на самом деле этот переодетый, кимо саиб?

Вашмен слегка улыбнулся. А затем попросил:

– Не называй меня больше "кимо саиб", Бак.

Стивенс некоторое время вглядывался в лицо Вашмена, затем понимающе кивнул:

– Ладно, Сэм.

Послесловие

Сам Брайан Гарфилд так рассказывает о себе и своем творчестве:

"С детства я привык видеть в доме писателей, ибо несколько наших соседей были писателями, а моя мать рисовала обложки для "Сатердэй ревью" и писала с натуры портреты авторов. Годам к двенадцати я пришел к заключению, что писательство не только почетное, но, пожалуй, единственно приемлемое для меня занятие. Под покровительством сочувствующего школьного преподавателя английского и покойного автора вестернов Фредерика Глиддена я в подростковом возрасте сочинил десяток рассказов, но дешевые журналы, куда я их отправлял, всякий раз приказывали долго жить, отчего мной овладевало легкое безумие. Однако, в конце концов, я умудрился написать роман, который после трех лет проволочек был напечатан, после чего я уже не останавливался.

В течение следующих десяти лет я писал главным образом вестерны, почти все для издателей, выпускающих книги в бумажных обложках. Это была ученическая работа, и я изъял из продажи почти все эти произведения, вернув себе право на публикацию. Я их не стесняюсь, просто не хочу смущать современный читательский мир такими реликтами.

В то же время я начал пробовать себя в детективном, военном и историческом жанрах. В двадцать лет я широко путешествовал по западным странам, от Хельсинки до Танжера, от Стамбула до Лох-Несса, от Берлина до Анкориджа, от Монреаля до Тихуаны. Стало ясно, что в мире масса любопытного и кроме ковбоев. В своем писательстве я руководствуюсь больше чутьем. Едва у меня пробуждается интерес к какой-нибудь идее, месту, характеру или событию, как я сразу пишу об этом книгу. Видимо, это повергает в ужас многих моих издателей, так как они не видят возможности навесить на меня какой-либо ярлык. Я сочувствую их рекламным проблемам, но по-прежнему не терплю писателей, без конца пишущих одну и ту же книгу. (Порой закрадывается подозрение, что они делают это в надежде, что из них выйдет в конце концов какой-нибудь толк.) По мне же, писатели – это мечтатели, а мечтатели – дети. Может быть, я ребенок, не способный на чем-нибудь надолго сосредоточить внимание. Так или иначе, но каждая написанная мной книга стремится стать совсем иной, чем предшествующая – по теме и манере, – иначе я рискую соскучиться. А если писателю скучно, разве читатель сможет увлечься?

Я не слишком-то склонен считать себя автором детективов, автором вестернов, автором триллеров или автором, приверженным любому другому жанру. Я просто рассказчик историй. Если в них есть что-то общее, то я назвал бы это драматическим конфликтом – они больше тяготеют к действию, чем к логическим рассуждениям или самоанализу. Только оговорюсь насчет "действия" – как правило, я избегаю жестокостей, во-первых, из отвращения (дело вкуса!), во-вторых, по убеждению, что нельзя путать жестокость с саспенсом (это мое личное мнение).

Поскольку по одной из моих книг – "Смертельному желанию" ("Death Wish") – был снят популярный фильм, я, кажется, получил известность. Хотя известность и коммерческий успех приятны, я не люблю этот фильм из-за внушенного публике превратного представления о самом произведении. Этот роман – единственный написанный мной современный городской триллер и одна из очень немногих моих книг, где нет главного героического персонажа. В отличие от "Смертельного желания", почти все мои произведения – романы в старом смысле этого слова. В душе я абсолютно не циник.