Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Я сдался не без борьбы. Я терпеть не мог говорить на каком-нибудь другом языке, кроме русского, – такова моя особенность, с которой мать ничего не могла поделать еще в ту пору, когда я был подобен воску. В моей детской и юношеской нелюбви не только к устной практике, но и к иностранным языкам вообще, как это ни странно, повинна такая превосходная учительница, как моя мать. Для домашнего чтения по-французски она давала мне сохранившиеся у нее с детства изделия графини де Сегюр: «Les malheurs de Sophie», «Lespetites filles models»[49]. По-русски я читал Леонида Андреева и Федора Сологуба. Что же занимательного могли представлять для меня приключения до тошноты примерных девочек Камиллы и Мадлены, противопоставляемых злополучной Софи?..

Готовясь в вуз, я читал – правда, в отрывках – больших французских писателей: от Рабле, Мольера и Бомарше до Мопассана и Доде. Понятно, после графининого сюсюканья меня оглушили громовые раскаты настоящего французского языка. После мелководных школьных учебников я захлебывался в его море и насилу выплывал. Но то были трудности не отпугивающие, не расхолаживающие, а подхлестывающие, вдохновляющие. Когда французская фраза, не утратив при переводе смысловых оттенков, звучала у меня по-русски, я испытывал удовлетворение подмастерья, который видит, что вещь, над которой он трудился с увлечением, сработана им на совесть. Так я стал переводчиком: стерпелось-слюбилось.

Я окончил девятилетку с так называемым педагогическим уклоном. В 9-м классе нам преподавали методику русского языка, методику арифметики и, конечно, педологию. Мы ходили в перемышльскую начальную школу и в однокомплектную, двухкомплектную и четырехкомплектную сельские школы на «пассивную практику» и сами давали уроки в присутствии наших руководителей. Летом я защитил дипломную работу на тему «Самоуправление учащихся» и получил право преподавания в начальных школах. Однако надевать на себя учительский хомут значило заранее отказаться от подготовки в вуз. У сельских учителей отнимала уйму времени не столько школа, сколько участие в бесконечных «кампаниях». А засесть дома, когда в районе не хватает культурных сил, – это было мне не по нраву. И я, выделив себе достаточно времени для занятий французским языком, поступил «ликвидатором неграмотности» в село Корекозево. Это означало, что я должен был три вечера подряд – в четверг, пятницу и субботу – обучать чтению, письму и арифметике малограмотных жителей и, главным образом, жительниц Корекозева, как пожилых, так равно и молодых. Получал «ликбезник» половину жалованья сельского учителя – двадцать с чем-то рублей в месяц.

Артиллерийской подготовкой к «развернутому социалистическому наступлению» на мужика явился у нас арест мельников. В одну ночь похватали их всех. Кое у кого нашли при обыске незарегистрированные охотничьи ружья. Тяжкая улика: мельники умышляли на жизнь советских активистов.

Первый раз в жизни я видел арестованных. Угрюмые, оцепенелые, они сидели около перемышльского почтового отделения на грузовике, ожидая отправки в Калугу. Около грузовика стояла жена одного из них, Якова Семеновича Краснощекова, у которого я объедался на Масленицу блинами, и, неотрывно глядя на мужа, плакала, не вытирая слез. Как я потом выяснил, участь «террористов» оказалась не столь уж мрачной: их разослали на вольное поселение по городам Северного края.

В Корекозеве на торжественном предоктябрьском заседании кто-то из активистов потребовал ареста и смертной казни для трех крестьян, участников восстания, 12 лет назад амнистированных манифестом ЦИКа. Предложение было принято единогласно. Всех троих похватали, но тоже только выслали.

Кое-кого выхватили и в других селах и деревнях, выхватили тех сельских священников, которых особенно уважали крестьяне, и на этом артиллерийская подготовка кончилась. Началось наступление. Крестьян стали загонять в колхозы, как скот на бойню.

Приезжает уполномоченный из района – член райкома или райисполкома. Созывается общее собрание всех, не лишенных избирательных прав. Краткий доклад. Заканчивается доклад лозунгом:

– Кто против колхозов, тот враг Советской власти.

Ставится на голосование вопрос об организации в данном селении колхоза.

– Кто за вступление в колхоз?

Вырастает лес с пугливой, стремительной покорностью поднятых рук.

– Кто против?

Молчание.

– Кто воздержался?

В редких случаях позволяют себе воздерживаться «маломощные» середняки или бедняки – их обзывают за это «подкулачниками», «кулацким охвостьем», «кулацкими подпевалами».

В редких случаях «бедняцкий элемент» отваживается и на возражения докладчику. Докладчик угрожающе объявляет:

– Это не наш голос, товарищи!

В ответе за них кулаки-«твердозаданцы» (то есть те, кто получал от власти «твердое задание», с кого взимали, помимо обычного налога, дополнительные, натурой или деньгами), это все попы, это их работа, это они провели агитацию среди несознательных бедняков, это мутит классовый враг.