Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

Впрочем, «запираться с Шекспиром» ей не следовало, как зря бралась она и за переводы Шевченко и Бернса. «Верхи» шекспировской поэзии, «низы» шекспировского матерного просторечия, народная песенность Бернса и Шевченко – это ей было не по зубам.

Лучшее в литературном наследии Щепкиной-Куперник – переводы комедий. Тут ей сослужило верную службу ее знание театра, то, что она дышала и воздухом сцены, и воздухом кулис, то, что она сама писала для театра. Вот почему театры так любят переводы Щепкиной-Куперник. Она внутренним своим слухом слышит, как будет звучать каждая реплика со сцены, и достигает разговорной непринужденности. Иные из диалогов в «Сирано», в «Мизантропе» (на мой взгляд, в одном из лучших русских стихотворных переводов Мольера, переводе живом, игровом, а ведь Мольер-то писал для сцены, чего соратники Щепкиной-Куперник, Брюсов и Лозинский, не сочли нужным принять во внимание), в комедиях Лопе де Вега и Кальдерона – это фехтование словом. А разве русская поэзия забудет когда-нибудь вот это:

Дорогу гвардейцам гасконским!
Мы дети одной стороны,
И нашим коронам баронским
И нашим мечам мы верны!..

Дорогу, дорогу гасконцам!

Мы юга родные сыны,
Мы все под полуденным солнцем
И с солнцем в крови рождены?

Каждую строчку пронизывает маршевый ритм. Неназойливая инструментовка (гордое «о» в сочетании с трубным «р») поддерживает настроение, которым проникнуты эти стихи.

Когда-то критик Юзовский совершенно справедливо заметил в печати, что таких удач, как вейнберговское: «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним» («Отелло»), – мы ни за какие переводческие коврижки не отдадим. Ни на что не променяем мы и «Дорогу гвардейцам гасконским» в переводе Щепкиной-Куперник, даром что «солнце в крови» она выдумала. В одном издании «Сирано» уже после смерти переводчицы редактор снял эти две строки: «Мы все под полуденным солнцем и с солнцем в крови рождены!» – на том, будто бы законном, основании, что они Ростану не принадлежат. И что же? Посыпался град возмущенных читательских писем. Эти строки сделались достоянием русской поэзии, их дважды отметил Горький: и в письме к Чехову, и в беседе с переводчицей, и когда редактор посягнул на читательскую собственность, читатель пришел в ярость. Выдумка выдумке рознь. «Солнце в крови» – это выдумка в духе и в стиле Ростана, как выдумал в духе и в стиле Бернса целую строфу переводивший «Джона Ячменное Зерно» Эдуард Багрицкий. Эти строки возникают как бы сами собой, они вырастают из контекста строфы.

Но в ранних переводах Щепкиной-Куперник много вольностей неоправданных. Когда же Щепкина-Куперник после долгого перерыва (если не считать отдельных случаев) в 30-х годах снова выступила как стихотворная переводчица, то стало ясно, что она органически усвоила принцип художественной точности. Поразительна и поучительна та работа, которую проделала над собой Щепкина-Куперник, а ведь ей уже тогда шло на седьмой десяток! Однако она не выплеснула с водой и ребенка, как это случается иной раз с людьми искусства, когда они производят в себе перестройку, она не впала в буквализм. Словесные россыпи, интонационные переливы, «легкой рифмы прелесть», театральность, сценичность комедийного диалога, свобода дыхания, естественность остроумных каламбуров – все это свое богатство она не только сохранила, но и приумножила. И вот возникли такие шедевры, как «Дама-Невидимка», «Учитель танцев», «Девушка с кувшином». Лучшие переводы из испанских драматургов, сделанные после нее, принадлежат тем переводчикам, которые пошли по ее стопам. Щепкина-Куперник уже в преклонных летах переживала свою вторую литературную молодость, и в этой второй ее молодости юная неутомимость и юная свежесть восприятия сочетались с требовательной зрелостью мастера.

За год до кончины Пастернака я попросил его перевести трагедию Кальдерона «Стойкий принц» для готовившегося в издательстве «Искусство» под моей редакцией двухтомника его пьес. Борис Леонидович согласился.

– Знаете, что я вам скажу, – добавил он, – я как раз недавно смотрел по телевизору «Учителя танцев». Какой молодец Щепкина-Куперник! Вот именно так надо переводить испанцев, как переводит она, – с такой сногсшибательной, непостижимой легкостью! Ритм ее стиха – это вихревой ритм испанского танца. Перед тем, как засесть за «Стойкого принца», я перечту все ее испанские переводы.

Второй путь, который избрала после революции Щепкина-Куперник, – это путь литературно-театральной мемуаристики.