Невечность

Сарафан бережно кладут на примятую траву возле Нади. Она спешно одевается и тут замечает, как в лунном луче, у самых её ног, закручивается маленький вихрик. Он быстро растёт ввысь, превращаясь в винтовую лесенку, будто чья-то невидимая рука ловко прядёт её из света.

Ступеньки и перила сверкают золотом и уходят высоко в небо, до самой луны.

– Вставай, Мастерица, – шепчет всё вокруг. – Пора, пора, пора!

Надя поднимается с земли, подходит к лесенке, едва касается кончиками пальцев тонких перил, и те легонько звенят.

«Зовут. Меня зовут», – понимает Надя и делает первый шаг…

* * *

В раздольных степных краях, где ветер нежно гладит высокие травы и шепчет путникам слова на непонятном языке, живут духи разные: злые и добрые, умные да глупые, жадные да щедрые. Но всем им известно, что раз в сотню лет среди людей рождается девушка, отмеченная особым знаком. То богиня луны, Дивия, призывает к себе новую мастерицу-кудесницу, дабы та помогала ей сотворять чудеса для подлунного мира.

А люди-то страсть как боятся этого знака, и видят в нём всякое: сатанинское копыто, несчастливое число, абрис дьявола, чёртову метку. Всё это, конечно, глупости. Но что с людей возьмёшь? Они порой не замечают волшебства и под самым своим носом.

Зима на Литейном

В квартирах доходного дома на Литейном зябко и сыро в любое время года, а уж зимой здесь стоит поистине лютая стужа.

По комнатам гуляют сквозняки. Стёкла в рассохшихся рамах покрыты толстым морозным узором и дребезжат от ветра. Входная дверь от влажности разбухает, и чтобы плотно закрыть её, нужно разбежаться и со всего духу навалиться плечом.

Угловая комната на втором этаже служит и спальней, и кухней, и гостиной для её немногочисленных обитателей.

– Кристина, детка… – худая женщина у прялки возле окна замолкает на полуслове, подносит ладонь ко рту и заходится в кашле. Её по-птичьи хрупкое тело вздрагивает под страшные, клокочущие звуки, рвущие грудь изнутри. На бледных щеках загораются карминные пятна.

Длинные пальцы выпускают веретено и впиваются в серую шаль, наброшенную на острые плечи. В слабом и неровном свете свечи шаль кажется ажурной. Но то не кружево, вывязанное умелой рукой, а выточенные временем прорехи.

Девочка лет девяти вскакивает с тюфяка у печки и подбегает к матери.

– Мама, мам! Воды? – но мать лишь качает головой, силясь обласкать и успокоить своё дитя усталым взглядом.

– Кристина, – чуть слышно шепчет женщина, когда приступ отступает. – Поди, снеси немного дров в пятую.

Кристина отводит взгляд. Она смотрит на печку в углу. Там, в полукруглом отверстии за заслонкой, уже истлели и остыли угли.

– Осталось всего две веточки, мама, – Кристина зябко ёжится и прячет бледные пальчики в кулачки.

– Снеси хоть одну, дочка, – настаивает мать. Она притягивает девочку к себе и нежно прижимает к чахлой груди. – Я закончу уж сегодня, а завтра продам на рынке пряжу. Купим ещё дров…

***

Пятая квартира находится в соседней парадной. Кристина кутается в куцее пальтишко, толкает тяжёлую подъездную дверь и выбегает на улицу. Под мышкой зажата тонкая ольховая ветка.

– Криська! – здоровенная ручища хватает Кристину под локоть. – Ух и студёно нынче, а? Ты куда бежишь-то?

У дворника Петра огромный красный нос в противных синих прожилках. Он подгнившей картошкой свисает с лица, а по бокам топорщится курчавая рыжая борода. Пахнет от Петра влажной, полежавшей соломой и чем-то ещё. Чем именно, Кристина толком не знает, но от этого запаха противно ноет живот.

– Я в пятую, к бабе Нюре…

– Тьхфу! – раздражается Пётр. – Сами от голода пухнут, а за мощами ентими ходють. Лизавета-то дохает, аж стены дрожат! – Он брезгливо отталкивает девочку.

Оказавшись на свободе, Кристина не теряет ни секунды: срывается с места и бежит по скрипучему снегу. В спину её толкает хриплый смех и ругань дворника.

***

Крошечная каморка бабы Нюры почти совсем пустая: буржуйка в углу да кровать у стены. Холод тут такой, что кажется, будто и на улице теплее.

На кровать с простым деревянным изголовьем навалена куча тряпья. Кто не знает, может подумать, что под ветошью пусто.

– Баб Нюр? – шепчет Кристина, и маленький холмик на кровати еле заметно шевелится. – Я дровинку принесла. Сейчас затоплю.

– Спасибо, Кристиночка, спасибо, деточка, – скрипит холмик.

Кристина садится на корточки возле печки, открывает заслонку и сгребает в сторонку золу. Затем разламывает хрусткую ветку на три части и обдирает немного коры. Ветки девочка кладет в печь друг на дружку горочкой, а кору – под низ. Из кармана пальтишка вытаскивает коробок. Спичек почти не осталось.

Слабый огонёк занимается с первой попытки. Дерево весело потрескивает, и ледяные пальцы невольно тянутся к теплу.

Кристине хочется поскорее уйти домой, сесть рядом с мамой и смотреть, как пляшет в её тонких пальцах веретено. Но девочка поднимается и подходит к кровати.

– Баб Нюр, попить? – Не дожидаясь ответа, Кристина начинает разгребать тряпьё, которым укрыто дряхлое тело. И старается не дышать.