Неведомая Африка

От Массауа на берегу Красного моря, где высадилось посольство, было около 720 километров по прямой до Шоа, где обычно располагался двор негуса. Все сложности пути можно представить, если принять во внимание, что на преодоление этого расстояния португальцам потребовалось полгода. С палуб своей эскадры они видели пугающие очертания голых скал, высившихся сразу за выгоревшей белизной побережья. Похожие на крепости монастыри, выстроенные на высоких вершинах, и чудесное явление креста, сверкающего в ночном небе над холмами, заставило нескольких матросов дезертировать и сойти на берег в поисках славы и мирских выгод. Но большинство из них вскоре вернулись обратно, отступив перед дикостью этой земли. Не было дорог, ведущих в глубь страны, существовало лишь несколько узких троп, что вились от одной деревушки или монастыря к другим. От моря к плато Шоа вел головокружительный подъем – изматывающий путь посреди спекшегося известняка, русел высохших ручейков и бесплодной почвы, усеянной горной породой. Это давило на людей так же, как в худших областях Португалии, – только названия были другими. Знакомые «месы» – на Пиренейском полуострове так называли плоскогорья – в Эфиопии именовались «амбами», и если – как позже обнаружило посольство – пресвитер Иоанн использовал самые недосягаемые вершины в качестве тюрем для своих соперников, то это ненамного отличалось от португальской привычки заточать врагов правящей династии в подземелья Альджубарроты.

Сходство португальской и эфиопской культур стало одним из самых удивительных факторов в поиске пресвитера Иоанна. Это был тот редкий случай, когда европейцы и африканцы стояли лицом к лицу. Белые люди прибыли, надеясь обнаружить более развитую цивилизацию, а вместо этого столкнулись с обществом, отражавшим многие из их собственных особенностей. Оба народа в своей набожности доходили до фанатизма, ими обоими правили абсолютные монархи, жаждавшие подчинить себе гордую малочисленную родовую знать, оба видели друг в друге возможного союзника в борьбе с исламом. Поэтому так поразительно то, что посольство да Лимы оказалось совершенно не в силах понять Эфиопию.

В этом во многом можно винить злой рок. С самого начала все пошло неправильно. Вспыльчивый да Лима оскорбил Барнагаста, не оценив его гостеприимства, эпидемия унесла жизни двух его подчиненных, включая переводчика, и посольство увязло. Причиной неприятностей стала история с приношениями. Да Лима так и не уяснил, что в Эфиопии все дипломатические отношения строились на постоянных льстивых подарках в форме взяток или приношений. Даже стражей покоев Барнагаста было необходимо задобрить мешочками с перцем, а когда сам Барнагаст попросил да Лиму показать свой лучший меч, его крайне оскорбило то, что португалец обратился к своему спутнику и позаимствовал у него для подарка меч попроще. Ночью хижину, в которой португальцы хранили свои запасы, ограбили и украли два меча и шлем. В то же время да Лиме совершенно не понравился Барнагаст. Вопреки своим ожиданиям, в которых он представлял «заместителя» пресвитера великим властителем, окруженным восточной роскошью, он увидел уродливого жулика с гноящимися глазами, восседавшего в дурно сплетенном гамаке, покрытом грязным тряпьем. Его зал для аудиенции больше напоминал сарай, набитый толпами полуголых эфиопов, сидевших на корточках на земляном полу. С одной стороны слуги придерживали любимых боевых коней Барнагаста, рядом с ним на стене висели несколько бедно отделанных мечей, а у изголовья кровати сгорбилась его жена. Входя в этот зал, посланники и просители сперва были должны раздеться до пояса, а затем присесть на корточки, касаясь одной рукой земли в знак уважения, перед тем как протянуть обязательные подарки – специи или ткани. Только великие правители могли пренебречь этой церемонией. Они въезжали в зал верхом на коне, высокомерно продвигаясь сквозь толпу вслед за глашатаями, сдерживавшими ее своими копьями и дубинками.

Лишь отец Альвареш был доволен. Как он с оптимизмом писал в своем дневнике, это было поистине государство пресвитера Иоанна. На каждом холме и перекрестке высился храм или монастырь. Главными покупателями на рынке были монастырские казначеи, каждый второй человек, встречавшийся на пути, принадлежал к какому-нибудь монашескому ордену. Там были монахи в желтых одеждах, напоминавшие Альварешу доминиканцев, полуобнаженные нищенствующие монахи и монахини, чьи головы были выбриты и перевязаны кожаными лентами. Он заходил в храмы, любуясь настенными росписями и складками роскошного алого бархата и парчи, что скрывали за собой алтари. Лишь церковное убранство казалось ему неправильным. Вместо колоколов он видел камушки, что ударялись друг о друга и издавали надтреснутый звякающий звук, да и неуклюжая, грубо выкованная утварь совершенно не соответствовала знаменитому богатству пресвитера Иоанна.