Неведомые дороги (сборник)

Дома он провел девять дней, а потом, из-за резкого ухудшения состояния, вернулся в больницу. Я поместил его в двухместную палату. Одна кровать предназначалась для него, вторая – для меня.

Раковые клетки мигрировали в печень: там обнаружили опухоль. После операции ему стало лучше, появилась надежда, но быстро потухла.

Рак проник в лимфатическую систему, в селезенку, всюду.

Состояние Бенни улучшалось, ухудшалось, улучшалось и снова ухудшалось. Степень улучшения уменьшалась, периоды ухудшения растягивались.

Я был богат, умен, талантлив. Знаменитый архитектор. Но я ничем не мог помочь своему сыну. Никогда раньше я не чувствовал себя таким маленьким, таким беспомощным.

Но, по крайнем мере, я мог оставаться сильным для Бенни. В его присутствии всегда держал себя в руках. Не позволял видеть мои слезы, хотя плакал по ночам, сжавшись в комок, превратившись в испуганного ребенка, когда сын забывался беспокойным, наркотическим сном. Днем же, когда его увозили на процедуры, анализы или операции, я сидел у окна, смотрел в него, но ничего не видел.

Словно произошла какая-то химическая реакция и мир стал серым, совершенно серым. Я вообще не различал цветов, будто перенесся в черно-белый фильм. Тени стали более четкими, резко очерченными, воздух посерел, пронизанный невидимым туманом. Голоса – и те сливались в какой-то серый фон. Несколько раз я включал телевизор или радио, но музыка лишалась мелодии, превращалась в какофонию звуков. Мой внутренний мир серостью не отличался от внешнего, тот самый туман, пронизавший воздух, затянул и мой мозг.

Но, даже пребывая в глубинах отчаяния, я не мог сойти с тропы здравомыслия, не мог обратиться к богу за помощью, не мог проклинать бога за мучения, которые он доставлял невинному ребенку. У меня не возникло даже мысли о том, чтобы обратиться за советом к священнику или к духовным врачевателям.

Я держался.

Если бы я дал слабину и начал искать утешения в суевериях, никто бы меня не осудил. Менее чем за два года я разошелся с лучшим другом, потерял жену в автомобильной аварии, а теперь мой сын умирал от рака. Иногда случается слышать о людях, которые попадают в такую же полосу неудач, или читать о них в газетах, и, что самое странное, они всегда говорят о том, как они пришли к богу со своими бедами и нашли успокоение в вере. Такие рассказы или статьи всегда повергают в грусть и вызывают сострадание, и ты поневоле прощаешь им их бессмысленную религиозную сентиментальность. Разумеется, о них сразу же забываешь, потому что знаешь, что аналогичная беда может свалиться и на тебя, а думать о таком, конечно же, не хочется. Теперь же мне приходилось не думать, а переживать такую трагедию, но в жизни я не поступился своими принципами.

Я заглянул в пропасть и принял ее как неизбежное.

После долгой, отчаянной и мучительной борьбы с раком Бенни умер в одну из августовских ночей. Двумя днями раньше его поместили в палату интенсивной терапии, где мне разрешали сидеть рядом с ним по пятнадцать минут каждые два часа. В последнюю ночь, однако, мне позволили оставаться у кровати Бенни несколько часов, потому что знали, что долго он не протянет.

Игла капельницы торчала из вены левой руки. Нос закрывал респиратор. Бенни подсоединили к электрокардиографу, и зеленая точка выписывала на дисплее монитора кривую линию. Каждый удар сердца сопровождался пиканьем. Иногда на три-четыре минуты ровное пиканье сменялось хаотичным.

Я держал сына за руку. Я убирал мокрые от пота волосы с его лба. Я укрывал его до подбородка, когда он дрожал от холода, и откидывал одеяло, когда холод сменялся жаром.

Бенни то приходил в сознание, то впадал в кому. Когда приходил, не всегда говорил связно.

– Папа?

– Да, Бенни?

– Это ты?

– Это я.

– Где я?

– В кровати. Все хорошо. Я здесь, Бенни.

– Ужин готов?

– Еще нет.

– Я бы хотел бургер и жареный картофель.

– Как скажешь.

– Где мои туфли?

– Сегодня туфли тебе не понадобятся, Бенни.

– Я думал, мы пойдем погулять.

– Не сегодня.

– Понятно.

Тут он вздыхал и проваливался в небытие.

За окном шел дождь. Капли расплющивались на стекле и стекали вниз. Дождь только прибавил серости окружающему миру.

Ближе к полуночи Бенни вновь очнулся и на этот раз точно знал, где он, кто я такой и что происходит. Повернул ко мне голову и улыбнулся. Попытался поднять руку, но от слабости у него ничего не вышло. Не смог поднять и голову.

Я встал со стула, шагнул к кровати, взял его за руку.

– Все эти провода... – сказал я. – Я думаю, они хотят превратить тебя в робота.

– Со мной все будет хорошо, – говорил он едва слышно, но в голосе звучала непоколебимая уверенность.

– Хочешь пососать кубик льда?

– Нет. Я хочу...

– Что? Все, что скажешь, Бенни.

– Я боюсь, папа.

У меня перехватило горло, и я испугался, что сломаюсь прямо здесь, у него на глазах, хотя все последние недели держался, как мог. Но мне удалось шумно сглотнуть.

– Не бойся, Бенни. Я с тобой. Не...

– Нет, – он прервал меня. – Я боюсь... не за себя. Я боюсь... за тебя.

Я думал, что он опять в забытьи, и не знал, что на это сказать.

Но его следующие слова показали, что он в сознании: