– И попала за мое тщеславие под колеса. Как только он коснулся кристаллов, никаких надежд для него не осталось. Но он был моим сыном и решать, как с ним поступить, вправе была только я, а то, что случилось между нами, никого, кроме нас, не касается. Поэтому я сделала, что могла, но больше он уже никогда не вернется. Время, наконец, завладело им.
Фаррелл смотрел на окна и видел, как они исчезают, и как начинает шевелиться за ними знакомая белая пустота.
– Вам пора уходить, — сказала Зия, — все вам, и побыстрее. Я продержу дорогу открытой, сколько смогу.
Бен откликнулся:
– Зия, я не пойду.
Она ответила ему на том, другом языке, и Бен, отвернувшись, вперился взглядом в исчезающие стены.
Зия повернула голову, чтобы отыскать в тускнеющем свете Джулию.
– Ты очень отважна и милосердна, — сказала она. — Каннон всегда будет приходить к тебе в минуту нужды.
Эйффи мирно стояла, еще удерживаемая Джулией, в глазах ее воцарился жуткий покой, она лишь немного хмурилась, словно озадаченная бессмысленным вопросом. Только рот ее чуть подрагивал, подобно леске с наживкой, взятой и уносимой кем-то слишком тяжелым для нее и неукротимым.
– Я не хочу ее помощи, — ответила Джулия. — Ни ее, ни других богов. Я их ненавижу.
Зия кивнула — серьезно и, пожалуй, одобрительно.
– Конечно, это только разумно.
Джулия ничего не ответила.
– А порою
Она сняла с пальца кольцо и протянула его Фарреллу.
Кольцо, походившее цветом на только что выпеченный хлеб, было из золота, отлитого в виде толстой, мягкой, сонно свернувшейся змеи с едва намеченной женской грудью. Единственный оставшийся снаружи глаз был продолговат и пуст — надрез, открывающийся во тьму, никогда еще не виданную Фарреллом.
– Оно не волшебное, — сказала Зия, — и никакими полезными свойствами не обладает. Сделать оно ничего не способно — только напоминать тебе обо мне.
– Спасибо, — сказал Фаррелл. Он осторожно надел золотую змею на палец, кольцо подошло — лучше и быть нельзя. Зия вновь обратилась к Бену на своем языке, но он остался стоять к ней спиной. Тогда она кивнула Эйффи, споткнувшейся, едва Джулия отпустила ее, но затем послушно шагнувшей вперед. Зия взяла в ладони пустое, лишенное черт лицо.
– Ну что же, давай посмотрим, — сказала она. — Ты с моим сыном злоумышляла против меня, ты дважды пыталась меня уничтожить, и на второй раз возмечтала похитить мое бессмертие, а это, если вдуматься, пожалуй, наихудший вид святотатства. В добавление к этому, ты попусту тратила твой невеликий, но чудный дар на глупые пакости. Ты повинна в смерти одного человека, и в безумии другого, в которого ты вселила чужую душу; ты нанесла еще горший вред, о котором даже не ведаешь, людям, коих ты ради своей гордыни, ради забавы, ради мести таскала взад и вперед по времени . А от меня ожидают, что я прощу тебя лишь по одной причине — дабы подрадовать подругу, считающую, что если она расскажет мне, как она ненавидит богов, то и получится убедительное ходатайство с ее стороны.
Она опять рассмеялась — негромко, поистине неспособная совладать со смешливостью, приличной одним только смертным.
– До чего же я в самом деле дошла, если таково последнее из деяний, совершаемых мной в этом мире.
К ноге Фаррелла прижалась дрожащая Брисеида. Обернувшись, он увидел, что угла, в котором пряталась собака, больше не существует. Дверь оставалась еще различимой, но снаружи к ней подбирался белый распад. И все больше и больше казалось, что голос Зии исходит из такой же пустоты.
– Дом разваливается, вам здесь нечего делать. Я не смогу защитить вас
– если вы умрете, то умрете по-настоящему. Уходите же, уходите сию минуту.
Джулия попыталась что-то сказать, но Зия ей не позволила.
– Девочка остается со мной, я сделаю для нее, что смогу. Чего вы дожидаетесь, прощальных поцелуев? Я покончила со «здравствуй» и «прощай», покончила с этим местом, покончила с вами. Подите прочь из моего дома!
Каждый из них хотя бы раз да оглянулся. Джулия говорила потом, что слышала, как Зия произнесла имя Бена, но к тому времени, когда сам Фаррелл добрался до дверного проема, он едва мог различить и Эйффи в этой комнате, где даже тьма и та себя почти исчерпала. Он еще увидел, как поблескивают на стене две стальные гравюры и глупо подумал: